Читать интересную книгу Купно за едино! - Валерий Шамшурин

Пронзительно свистел воздух в раздуваемых клиньях мехов, с тяжелым гулом бушевало пламя, шипел расплав, перекрикивались работные — и в таком адском шуме было не до праздных разговоров.

8

Приспели крещенские морозы. Мохнатым инеем обметало срубы, бельмастыми наростами залепило окошки, круто встали над кровлями, будто в недвижном оцепенении, высокие печные дымы. Прясла кремля в намерзших снеговых пежинах. Под сапогами остро взвизгивает снег. И ледяной резью перехватывает дых, клубами излетает пар изо рта, настывает на мужичьих бородах игольчатой коростой. Еще ознобнее становится тому, кто глянет с горы на тусклую мертвенную стынь Волги. Разбирает мороз да и расшевеливает.

Как и в прежние годы, в Богоявленьев день людно было на улицах. Праздничные толпы тянулись за крестным ходом из кремля к реке, обступали иордань, над которой высился легкий теремок на четырех столбах, увитых еловыми ветками. Взблескивали оклады икон, сияли ризы тучных от меховых поддевок священников. Под звон колоколов и пальбу кремлевских пушек, что заглушили молитвенное пение, погрузился в купель животворящий крест.

Едва завершился обряд — с задорными криками и улюлюканьем, сбрасывая на ходу одежку, устремились сквозь толпу к проруби завзятые купальщики. У многих замирало сердце, когда они сигали голяком в парящую студеную зыбь. Только удальцам все нипочем. Ухая, выскакивая из воды, приплясывали. Им спешно бросали под ноги рогожу, растирали их суконными рукавицами, поили сбитнем. Вслед за первыми объявлялись все новые и новые охотники, и вновь летели на лед шубы и порты.

Однако скоро купание прервалось. Набежавшие с берега мальчишки наперебой завопили:

— Смоляне возле города! Смолян встречайте!..

Мигом опустела река.

Поджидая смоленскую рать, мининские дозорщики загодя встали на въезде перед старым острогом. Сам Кузьма с Афанасием были там же. И туда побежал отовсюду народ, обгоняемый ребятней.

— Берегись! — свирепо взмахивали кнутами верховые стрельцы Колзакова, расчищая путь для возка воеводы Звенигородского.

За острожными воротами стрельцам пришлось сдержать скакунов. Народ уже скопился тут непробиваемым затором. Стрельцы стали напирать на толпу, но сами увязли в ней. Озлившийся Колзаков вытянул кнутом по спине одного из посадских. Тот не снес обиды, замахал кулаками:

— Ну ты, боярский охвосток, полегче! А не то скину в сувой!

Сотника аж подбросило в седле от негодования. И кнут снова взвился над его головой. Однако угрозливые взгляды мужиков охладили пыл Колзакова, принудили отступиться. Похабная брань слетела с его уст.

— Грех лаяться, Лексей, в божий праздник, — засмеялись посадские. — Подь-ка остудися в ердани.

Ни страха в народе, ни робости. И сотник заежился, заподергивал плечами, будто кто сыпанул ему за ворот полную горсть ледышек. Не было еще случая у Колзакова, чтобы тяглые людишки в открытую насмешничали над ним. Он стал озираться, ища подмоги. На счастье, подъехал Пожарский с дворянством. Сотник рванулся к нему, требуя немедля укротить смутьянов.

— Прости, Митрий Михайлыч, тока и тебя конна не пустим, — крикнул из толпы князю дерзкий Степка Водолеев.

— Что так? — миролюбиво спросил Пожарский и все же нахмурился: еще не хватало ему потворствовать мужицкому своевольству.

— Кузьма Минич наказал никотора с коньми не пущать. Не дай Бог, дитенки ненароком под копыта угодят. А гли, сколь их тута, ровно гороху.

Князь окинул будоражную толпу беглым взглядом. Любопытные глазенки детишек, закутанных в тряпье, отовсюду уставлялись на него. Посадские напряженно ждали, как он поступит. Помедлив, Пожарский спрыгнул с коня. Следом за ним спешились и дворяне. Но донельзя уязвленный Колзаков остался в седле.

— С коих пор у вас Кузьма родовитым стал, — хоть чем-то захотел досадить он посадским, — коль на «ич» его величаете?

— С тех самых, — задиристо отвечали мужики, — как ты, витязь, крадены шубы пропивал, а Кузьма ворога от Нижнего в алябьевской рати отваживал!

От раскатного хохота испуганно шарахнулся конь сотника. Только Колзакова и видели. И еще не уняв веселого возбуждения, толпа податливо стала расступаться перед церковным клиром с иконами и начальными людьми.

Смоляне надвигались плотным конным строем. Из-под распашных тяжелых одежд поблескивали панцири, в руках — круглые щиты и поднятые торчьмя копья. По слаженности было видно, справные вой, такие не оплошали бы и на государевом смотру.

Во всю силу грянули в городе колокола. Выступили вперед иноки с хоругвями да иконами. И, крестясь, замахал рукавами вместе с прибывшими ратниками весь православный люд.

В нарушение чинности один из смолян кинулся к Минину, обхватил его.

— Заждался, поди, староста, грешил на нас, что не впрок твои посадские алтыны поистратили? Гляди теперь, где они, да принимай нашу тыщу сполна.

— Спаси вас Бог, Кондратий Алексеевич, не подвели, — расстроится Кузьма и, спохватившись, обратился к стоявшему рядом Пожарскому: — Вот, Дмитрий Михайлович, Кондратий Недовесков. До конечного дни Смоленск оборонял, в Арзамасе же многим его усердием рать собрана.

— Ныне тебе, княже, рады послужить, — с достоинством поклонился ревностный смолянин.

Пожарский ответил на поклон поклоном.

— И я рад вам. Не было у меня краше праздника.

Оставив коней, к Пожарскому уже подходили другие смоленские ратники, окружали.

— Молви нам слово, Дмитрий Михайлович, — попросил Недовесков.

— Нет, не мне за Нижний Новгород речь держать, — отказался Пожарский. — Минин вас подвигнул, ему и честь. Так ли, Василий Андреевич? — спросил он у насупившегося Звенигородского, которому, как первому воеводе, было несносно видеть себя оттертым.

Но Звенигородский еще и рта не раскрыл, как из толпы закричали:

— Пущай Минин молвит!

— У Кузьмы слово верное!

— Реки, Минич!

Заволновавшись от небывалого почета, Кузьма сдернул рукавицу, голой пятерней обтер заиндевелые усы и бороду. Собрался с мыслями. Что ж, раз выпало сказать за всех, он скажет. Исстари заведено: в добрый час молвить, в худой промолчать.

— Братья! — грудью подался Минин к смолянам. — В радость и в утешение приход ваш. Всем ведома доблесть воинства смоленского. На нее обопремся. И тем укрепим ополчение, тем привлечем к нему новых добрых ратных людей. Тверже с вами вера, братья, что воистину Московское государство от лютой напасти избавлено будет. Наши домы отворены для вас. Добро пожаловать!

— Слава смолянам! — выметнул саблю из ножен пронятый речью Кузьмы Ждан Болтин.

— Слава! Слава! Слава! — подхватили все от мала до велика.

Густо облепленная народом входила в город смоленская рать. И не унимались ликующие горластые колокола.

Глава восьмая

Год 1612. Зима. (На Казанской дороге. Курмыш. Нижний Новгород)

1

В подклете был полумрак. Войдя сюда со свету вслед за Пожарским, Кузьма увидел сперва только скудный огонек свечи и склоненную над столом голову Юдина. Дьяк что-то торопко записывал, сильно и часто макая гусиным пером в чернильницу. Вскинув бороду, сразу бросил перо, показал на обочную лавку.

Едва глаза обвыкли, Кузьма различил напротив себя, у сочащейся испариной стены, обмякшее тело, опутанное веревкой. Вывернутые руки отблескивали неживой белизной, опущенное лицо закрывали густые волосы. В углу над малиново пыхающей жаровней рослый палач щипцами ворошил угли, нагребал их на железный прут.

Кузьма вопрошающе глянул на Пожарского и, окликнув палача, кивнул на узника.

— Ослобони-ка.

Палач послушно дернул узел веревки, узник застонал.

— Эка беда, — с кротостью доброго опекуна проговорил палач. — Робяты, сюда таща, тебя немного помяли. А вот коль языка не развяжешь, на дыбу вздернем, огоньком прижжем, с пристрастием-то гоже будет.

— Молчит? — спросил князь Юдина.

— Упорствует, — не скрыл досады дьяк. — Понуждает меня на крайню острастку.

Минуло уже три дня, как был схвачен ополченскими дозорщиками, объезжавшими городские окрестности, неведомый бродяга. В холщовой суме его обнаружили целый десяток смутных грамот. Во всех было одно и то же: призыв к волжским городам признать государыней польскую Марину и посадить ее на престол вместе с сыном. Юдин только и сумел дознаться, что бродяга шел из-под Москвы христарадничать, а грамоты-де ему подсунули пьяные стрельцы на постоялом дворе в Арзамасе. Сам же он не знает, что в них, поскольку чтению не обучен. Можно было бы и поверить оборванцу, если бы он вчера, запертый в земской клети, не подговаривал сторожа выпустить его, суля большой выкуп. Еще раз со всем тщанием обыскали нищего и нашли у него в лаптях семь серебряных ефимков. Откуда могли взяться у попрошайки такие деньги? Юдин с терпеливым упорством добивался истины, чуя, что тут непростая уловка, но все без толку: бродяга как в рот воды набрал.