она и вытащила из шкафа одеяло и мою запасную футболку.
– “Ой, давайте послушаем, что Кэсси скажет!”, “Ой, Кэсси, какая ты молодец…”
– Райан, если бы Господу вздумалось наградить меня тупым младшим братом, он бы так и сделал. И голуэйский диалект ты хреново имитируешь.
– Да ты тоже от него без ума?
– Будь это так, я бы показала ему мой коронный номер – языком завязала бы в узел черешок от вишни.
– Да ладно, гонишь! Ну-ка, покажи.
– Я шучу. Ложись давай.
Мы раздвинули диван, Кэсси зажгла ночник, а я выключил верхний свет, так что квартирка погрузилась в уютный теплый полумрак. Кэсси достала длинную, до колена, футболку, в которой спит, и пошла в ванную переодеваться. Я сунул носки в ботинки и задвинул под диван, чтобы не мешались, после чего разделся до трусов, натянул футболку и залез под одеяло. Вся эта процедура у нас была давно отлажена. Я слышал, как она умывается и тихо мурлычет какую-то грустную песенку, – я ее так и не опознал.
“Королеве червей – печали туз, я сегодня здесь, но уже не вернусь”. Кэсси напевала совсем тихо, и последняя нота утонула в журчанье воды.
– Ты правда относишься к работе так же? – спросил я, когда она вышла из ванной (маленькие босые ступни, а икры мускулистые, как у мальчишки). – Как Марк к своей археологии?
Я специально задал этот вопрос, когда Сэм ушел. Кэсси наградила меня насмешливой полуулыбкой.
– Я никогда не поливала выпивкой пол у нас в отделе. Честное слово.
Я выжидал. Кэсси скользнула под одеяло и подперла рукой голову. В отсвете лампы ее лицо казалось прозрачным. Девушка за пыльным стеклом. Даже сейчас, когда Сэма рядом не было, я сомневался, что она ответит, и все же спустя некоторое время она проговорила:
– Суть нашей работы – отыскать правду. А это дело серьезное.
Я задумался.
– Ты поэтому не любишь врать?
Есть у Кэсси и такой бзик, обычно детективам несвойственный. Она избегает прямого вранья и коварных вопросов, а вместо этого едва заметно, с поистине чародейским мастерством, сплетает сеть сбивающих с толку фраз. Чтобы она напрямую врала, даже подозреваемому, я не слышал.
– Парадоксы – мое слабое место.
– А вот я неплохо с ними справляюсь, – задумчиво пробормотал я.
Кэсси завозилась в своей кровати и рассмеялась.
– Укажи в объявлении о знакомстве. “Мужчина, рост шесть футов, сильное место – парадоксы”.
– “Сексуальный гигант…”
– “Ищет свою Бритни для…”
– Эй, полегче!
Она снова рассмеялась.
– А разве нет?
– Попрошу меня хоть немного уважать! Бритни – это уж совсем попса и дурновкусие. Мне нужна Скарлетт Йоханссон, не меньше.
Мы рассмеялись. Я довольно вздохнул и растянулся на диване, ощущая все его знакомые неровности. Кэсси вытянула руку и погасила ночник.
– Спокойной ночи.
– И тебе.
Засыпает Кэсси быстро и легко, как котенок. Через несколько секунд я услышал ее дыхание, глубокое и ровное. На каждом вдохе оно будто слегка замирало – значит, уснула. Со мной же все наоборот: если я заснул, то разбудить меня можно, лишь сунув под ухо особенно оглушительный будильник или хорошенько пнув, зато перед тем, как заснуть, я, бывает, часами ворочаюсь в кровати. Впрочем, у Кэсси мне всегда почему-то и засыпалось легче, несмотря на то что диван у нее был шишковатый и короткий, а по ночам старый дом отчаянно скрипел и потрескивал. Даже сейчас, когда мне не спится, я воображаю, будто лежу на том диване, щека трется о мягкий пододеяльник, в воздухе висит пряный аромат виски, а в другом конце комнаты тихо посапывает Кэсси.
В подъезд кто-то ввалился, послышалось хихиканье, открылась и закрылась дверь. Голоса сделались неразборчивей, снова раздался смех. Я старался дышать в такт дыханию Кэсси и чувствовал, как разум тонет в фантасмагоричных образах: Сэм рассказывает, как строить лодку, а Кэсси смеется, сидя на карнизе между двумя каменными горгульями. Хоть до моря оттуда далековато и волн не слышно, мне чудилось, будто до меня доносится их плеск.
9
Если верить моим воспоминаниям, мы трое тогда провели в квартире Кэсси миллион вечеров. Расследование продолжалось всего месяц или около того, и наверняка бывали дни, когда кто-нибудь из нас был занят, однако то время навсегда осталось для меня расцвеченным этими вечерами. Они словно капли краски, которая яркими цветами расползается по воде. Лето скатилось в раннюю, прохладную осень, ветер завывал под крышей, швырял дождь на створчатые окна, и капли ползли по стеклу. Кэсси растапливала камин, мы раскладывали бумаги на полу и сыпали всяческими версиями. Ужин готовили по очереди, Кэсси обычно кормила нас пастой, я – сэндвичами с говядиной, а Сэм удивлял всякой экзотикой: сочными тако и тайскими блюдами с острым арахисовым соусом. За ужином мы пили вино, после чего плавно переходили на виски в разных сочетаниях, а захмелев, убирали документы, сбрасывали обувь, включали музыку и болтали.
Кэсси, как и я, – единственный ребенок, поэтому мы оба зачарованно слушали рассказы Сэма о детстве. Четверо братьев и три сестры росли на старой ферме в Голуэе, где целыми днями играли в ковбоев и индейцев, а по ночам забирались на заброшенную мельницу. Высокий отец-молчун и мать, которая пекла хлеб, могла треснуть по лбу деревянной ложкой и перед едой пересчитывала детей по головам – удостовериться, что все на месте.
Родители Кэсси разбились на машине, когда ей было пять, так что воспитали ее престарелые тетушка с дядей. Жили они в ветхом домишке в Уиклоу, совсем в глуши. Кэсси рассказывала, как таскала из их библиотеки книги совсем ей не по возрасту – “Золотую ветвь”, “Метаморфозы” Овидия, “Мадам Бовари” – и хоть терпеть их не могла, но все равно дочитывала. Садилась с книжкой у окна на веранде, грызла яблоки и читала, а за окном моросил дождь. Как-то раз она заглянула под уродливый старинный шкаф и обнаружила там блюдце из китайского фарфора, пенни эпохи Георга VI и два письма от солдата, воевавшего в Первой мировой. Кто он такой, никто не вспомнил, а фрагменты письма были вымараны цензурой. До двенадцатилетнего возраста я себя помню плохо, а после мои воспоминания точно вытягиваются в ряды – ряды серо-белых кроватей в общей спальне, ряды гулких душевых кабинок, холодных и пахнущих хлоркой, ряды мальчиков в старомодной школьной форме, которые распевают протестантские гимны о долге и верности. Для нас обоих рассказы Сэма словно олицетворяли книжку-раскраску: румяные щекастые дети играют с добродушным псом.
– Расскажи что-нибудь про те времена, когда ты был маленьким, – говорила Кэсси, усаживалась на диван и натягивала на ладони рукава