Уже четыре утра, когда я бегло просматриваю записи и добираюсь до папиного прошлого года. Эти записи труднее читать. Штрихи пера темнее, как будто он пытался пробить чернилами бумагу, а на полях сбоку нацарапаны заметки, похожие на запоздалые мысли: В чём смысл? Неужели это действительно всё, что есть? Всё, что когда-либо будет?
Его гнев ощутим на каждой странице — по отношению к лесу, путешественникам, совету, даже солнцу, за то, что оно встаёт каждое утро, — и я перелистываю записи назад, придумывая дурацкую игру, чтобы выяснить, когда именно этот гнев превратился в ненависть. Когда именно он начал слишком много пить. Когда именно он начал исчезать от нас. Задаваясь вопросом, действительно ли он исчез, потому что сошёл с пути, или потому, что внутри него просто не осталось достаточно воли, чтобы существовать.
Я перестаю искать — по правде говоря, откладываю — и, наконец, перехожу к последним страницам. Первая запись в этом разделе датирована неделей до его исчезновения.
Похоже, моё разочарование в лесе начало сказываться на Джо, больше, чем на остальных людях. Он продолжает отпускать странные комментарии, которые, как он хочет, чтобы я думал, экспромт, но Джо слишком обдуман, чтобы его слова были чем-то иным, кроме расчетливости. Всё началось с простого соглашения со мной однажды, когда я пьяно задался вопросом вслух, в чём смысл всего этого, почему мою дочь должна была постигнуть та же участь, что и остальных заключенных Пэришей? Почему она не могла получить больше? И теперь дело дошло до того, что Джо открыто поставил под сомнение совет, заявив, что, по его мнению, пришло время перемен.
У него что-то припрятано в рукаве. Я не уверен, что это такое, но я собираюсь выяснить.
Мой взгляд перемещается на последнюю запись, которую когда-либо писал мой отец, и внезапно я не хочу её читать. Я хочу удержать этот момент, когда часть его всё ещё жива. Я хочу провести пальцами по его почерку и представить, что он спит наверху, а я прокралась сюда, чтобы прочитать его тайные, самые сокровенные мысли, и он убьёт меня утром, если узнает, но я буду улыбаться, когда он это сделает, потому что он будет жив.
Мои глаза горят, и я думаю: хватит.
Я прочитываю последнюю запись моего отца.
Джо говорит как сумасшедший. Он хочет свергнуть совет, начать войну — и всё это ради какого-то нового мирового порядка. Он говорит, что искал старых сторонников Варо, и теперь он хочет привлечь стражей на свою сторону. Он хочет, чтобы я был его правой рукой в этом деле, но о чём он говорит… Я ненавижу этот лес всеми фибрами своего существа. Я ненавижу то, что он сделал с моей семьёй. Я ненавижу то, что никогда не узнаю, каково это — путешествовать, иметь нормальную работу, быть хозяином своей собственной жизни, и я ненавижу то, что обрёк свою дочь на ту же участь.
Но то, что предлагает Джо, это анархия, и она приведёт к концу света, каким мы его знаем.
Я должен остановить его.
ГЛАВА XXXVII
— Вставай.
Генри смотрит на меня затуманенным взглядом, его глаза полузакрыты, на губах струйка слюны. Его глаза расширяются, и он проводит рукой по рту.
— Что? Что случилось?
— Всё в порядке, — говорю я ровным голосом. — Солнце встаёт. Пора идти.
— Это всё, что ты хочешь мне сказать?
Я киваю.
— Одевайся и прими свой эликсир.
Я поворачиваюсь к двери, но он встает с дивана рукой обхватывает мою руку.
— Подожди. Что случилось?
— Я же сказала тебе. Ничего не случилось.
— Ты сама на себя не похожа. Ты выглядишь как…
— Привидение?
— Я собирался сказать, как одержимая женщина, но привидение тоже подходит. Ты выглядишь опустошенной, Винтер.
— Может быть, потому что я такая.
— Расскажи мне, что случилось. Доверься мне, хоть раз…
— Мне не нужно никому доверять. Мне никто не нужен. Я…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я собираюсь сказать, что могу справиться с этим сама, но это было бы слишком большой потерей, и мне нужно держать всё взаперти, плотно закупоренным.
— Ты можешь одеться в моей комнате. Встретимся здесь через пять минут.
Он на кухне уже через две минуты. Мы натягиваем ботинки в прихожей, засохшая грязь отслаивается от подошв. Я засовываю фонарик в карман пальто и открываю дверь на заднее крыльцо.
— После тебя.
Он смотрит на меня слишком долго, но я держу глаза закрытыми, моё лицо пустое. Я робот, бесчувственный, безжалостный.
Он прочищает горло и делает шаг на улицу. Я следую за ним на крыльцо, солнечный свет только что пробился над горизонтом, окрашивая тёмно-синее небо в розовый цвет вдоль восточного края, и резко останавливаюсь.
Все листья чёрные. Даже Генри, который не должен был видеть сквозь чары, которые делают лес похожим на все обычные деревья, окружающие его, втягивает воздух. А это значит, что чары исчезают. Любой, кто пройдёт мимо по улице 315, увидит мёртвые, засохшие ветви, сочащийся чёрный гной.
Но это ещё не самое худшее. Болезнь распространяется за пределы леса. Деревья вдоль нашей подъездной дорожки заражены, чёрная смола скатывается с кончиков нижних листьев, капли с шипением падают на тротуар.
Отравляя наш мир.
— Давай, — говорю я, делая шаг вперед. — Мы должны остановить это, пока не стало слишком поздно.
Генри переплетает свои пальцы с моими, останавливая меня.
— Сначала расскажи мне, что происходит, — говорит он. — Я не уйду, пока ты этого не сделаешь.
Я указываю на листья и рявкаю:
— У нас нет на это времени.
Он садится на ступеньки крыльца.
— Тогда у нас тоже нет времени на мои посиделки здесь и любования восходом солнца, но хотя, ты могла бы посмотреть на это? Похоже, именно это я и делаю.
— Генри.
— Винтер.
— Отлично. Ты победил, — я широко раскидываю руки. — Джо — причина всего этого.
У Генри отвисает челюсть.
— Что? Откуда ты это знаешь?
— Я нашла папин дневник, — говорю я, слёзы жгут мне глаза.
Но я отказываюсь плакать. Я могу сломаться, когда всё это закончится, но не сейчас. Не тогда, когда в моей голове всё ещё крутится так много вопросов, и только один человек может на них ответить.
— Последнее, что написал папа, было то, что он должен был остановить Джо, и я думаю… Я думаю, что Джо, возможно, заставил папу исчезнуть.
Я не знаю, как я не понимала этого раньше. Джо был тем, кто сказал нам, что он ушёл, и мы не задавали вопросов. Мы спросили, как это произошло, но мы поверили ему, когда он сказал, что папа сошёл с пути, хотя ни один страж никогда раньше такого не делал. Даже несмотря на то, что я никогда не смогла бы сделать это сама.
Голос Генри низкий и слишком сдержанный.
— Ты собираешься противостоять Джо в одиночку, не так ли?
Я смотрю в землю.
— Винтер.
Я вздыхаю.
— Таков был план.
Он встаёт, всё его тело трепещет, как стрела, слишком туго натянутая на лук.
— И, умоляю, скажи мне, ты в своём уме или просто склонна к самоубийству?
— Он убил моего отца, Генри.
У меня сводит живот, когда я вспоминаю, как дядя Джо стоял на кухне и говорил, что папа сошёл с тропы. Теперь я знаю, что это было неправдой. Его столкнули — это единственное, что имеет смысл. Ни один страж не мог сойти с тропы самостоятельно, но их можно было заставить сойти. Джо, должно быть, узнал, что папа слишком много знает, и Джо заставил его замолчать за это.
— Это не значит, что ты должна встретиться с ним один на один, — Генри берет мои руки в свои. — Пожалуйста, позволь мне помочь тебе. Позволь моим родителям помочь тебе. Позволь совету. Вместе мы могли бы остановить его. Но ты, в одиночку… у тебя нет ни единого шанса.
— Я рада, что ты так сильно веришь в меня.
— Это серьёзно, Винтер. Этот человек ненормальный, и он не позволит тебе встать у него на пути…