Переулок кончился. Он был на месте. У Бальярда щемило сердце. Каждый раз, попади сюда, он чувствовал, что вернулся домой, как бы сильно ни менялись знакомые места.
Декоративное ограждение препятствовало въезду автомобилей на Старый мост. А ведь было время, когда пешему здесь приходилось жаться к парапету, сторонясь потока фургонов, прицепов, грузовиков и мотоциклов, втиснутого в узкий мостик. Тогда камень был изъеден городской копотью. Теперь парапеты отмыли дочиста. Пожалуй, даже перестарались. Но выщербленный каменный Иисус по-прежнему тряпичной куклой болтается на своем кресте, отмечая середину моста и границу между деревянным Сен-Луи и укрепленным Старым городом.
Бальярд достал из верхнего кармана желтый платок и тщательно вытер лицо и лоб под шляпой. Берега реки, протекающей под мостом, были ухожены и чисты. Посыпанные песком дорожки вились между деревьями и кустами. На северном берегу среди просторных газонов пышно цвели большие клумбы. Нарядные дамы сидели на железных скамеечках в тени деревьев, болтая и любуясь видом на реку, а маленькие собачонки терпеливо пыхтели у ног хозяек или норовили цапнуть за пятки выдохшегося «бегуна трусцой».
Старые ворота вели прямо в квартал Тривалль, преобразившийся из трущоб на окраине в нарядную оправу средневековой цитадели. Кованые чугунные перильца, расставленные вдоль мостовой, препятствовали парковке машин. Огненные, лиловые и синие анютины глазки свешивались из ящиков, как бантики в косичках маленьких девочек. У дверей кафе сверкали хромированные столики, а витые медные фонари вытеснили потемневшие бетонные столбы электропроводки. Даже водосточные трубы из железа или пластика, потрескавшиеся на солнце и морозе, сменились изящными новенькими водостоками, украшенными на концах головами разинувших пасти рыб.
Пекарня и продуктовый магазин уцелели, как и отель «Старый город», однако в мясной лавке теперь торговали антиквариатом, а галантерейные лавочки перешли в руки эзотеристов, выставлявших в витринах магические кристаллы, колоды Таро и руководства по духовному просветлению.
Сколько же лет он здесь не был? И счет потерян.
Бальярд свернул направо, на рю де ла Гаффе, и здесь тоже нашел приметы нового богатства. Улочка была так узка, что не разъехаться двум машинам — обычный переулок, — но и здесь уместилась художественная галерея под вывеской «Мезон дю Шевалье», снабдившая два сводчатых окна чугунной решеткой, напоминавшей о голливудских темницах. На стене красовались шесть раскрашенных деревянных щитов, а к чугунному кольцу коновязи ныне, вероятно, предлагалось привязывать собак.
Несколько дверей оказались свежевыкрашенными. На них выделялись фарфоровые кружочки с номерами домов, обведенные желто-синей каймой из крошечных цветочных венков. Прохожий с рюкзаком, сжимавший в руке карту и бутылку воды, остановился, чтобы, запинаясь, по-французски спросить у него дорогу в цитадель, а вообще-то народу почти не было.
Жанна Жиро проживала в маленьком домике, примостившемся у травянистого откоса, круто поднимавшегося к средневековым бастионам. На этом конце переулка было меньше обновленных домов. Кое-где виднелись обветшавшие пустые здания. Старик и старуха сидели в креслах, вынесенных из кухни. Бальярд на ходу приподнял шляпу, желая им доброго утра. Иных соседей Жанны он знал в лицо и много лет здоровался с ними, приезжая сюда.
Жанна сидела под навесом крыльца, поджидая гостя. Волосы ее были убраны в пышный узел на затылке. Она неизменно сохраняла подтянутый и аккуратный вид: простая блузка с длинными рукавами и темная прямая юбка. Внешность школьной учительницы, каковой она и была двадцать лет назад, до ухода на пенсию. За все годы их знакомства Бальярд ни разу не застал ее в менее строгом наряде, одетой по-домашнему.
Одрик улыбнулся, припомнив, какой любопытной она была когда-то, сколько задавала вопросов. Где он живет? Чем занимается в долгие месяцы между их свиданиями? Куда уезжает?
— Путешествую, — отвечал он ей. — Занимаюсь исследованиями, собираю материалы для книг, навещаю друзей.
— Кого? — спрашивала она.
— Товарищей, с которыми вместе учились или пришлось кое-что пережить.
О своей дружбе с Грейс он ей тоже рассказал.
А позднее признался, что у него есть домик в горной деревеньке в Пиренеях, неподалеку от Монсегюра. Больше он ничего не рассказывал о себе, и за несколько десятилетии она отвыкла расспрашивать.
Жанна была чутким и методичным исследователем, обладала неоценимыми качествами ученого: трудолюбием, точностью и беспристрастностью. Последние тридцать лет она помогала ему в работе над каждой книгой, и в особенности над последней, еще неоконченной: биографией семьи катаров XIII столетия в Каркассоне.
Для Жанны эта работа была детективом, разгадыванием головоломки. Одрик вкладывал в свой труд душу и любовь.
Увидев его, Жанна приветственно махнула рукой:
— Одрик! Сколько лет, сколько зим!
Он сжал ее руки в своих.
— Bonjorn.
Жанна поднялась, оглядела его с ног до головы.
— Хорошо выглядишь.
— Тè tanben, — отозвался он. — Ты тоже.
— Явился минуту в минуту.
Он кивнул:
— Да, поезд пришел по расписанию.
Она с веселым ужасом взглянула на него:
— Уж не шел ли ты пешком от станции?
— Не так уж далеко, — улыбнулся Одрик. — Признаться, мне хотелось посмотреть, как изменился Каркасон за те годы, что меня не было.
Бальярд вслед за хозяйкой вошел в прохладный маленький дом. Облицованные керамической плиткой стены и пол придавали комнатам строгий старомодный вид.
Посреди гостиной стоял овальный столик. Из-под клеенчатой скатерти выглядывали щербатые ножки. В углу рядом с открытой на веранду стеклянной дверью приютилась конторка со старой пишущей машинкой.
В комнату вошла Жанна. Она несла на подносе кувшин с водой, миску колотого льда, тарелочку сухариков и соленых крекеров с перцем, плошку соленых оливок и блюдце для косточек. Установив поднос посреди стола, она достала с полки, тянувшейся на высоте плеча по всей длине комнаты, бутылку гиньолета — горьковатой вишневой настойки, которую держала ради его редких визитов.
Льдинки зазвенели под струей темно-красного ликера. Довольно долго они сидели в уютном молчании, как не раз сиживали прежде. В окно долетали многоязычные цитаты из путеводителей — туристский поезд совершал очередной тур по стенам цитадели.
Одрик аккуратно опустил рюмку на стол.
— Итак, — заговорил он, — расскажи, что произошло?