– Ну а самого Наполеона вы видели? – нетерпеливо спросила Софья.
– Видел и думаю, ты его тоже увидишь, Софи. Ведь он здесь задержится не на один день.
– И каким он вам показался? – продолжала интересоваться девушка. – Где вы его видели? Смогли ли к нему приблизиться?
– Видел я его из окна той самой аптеки, о которой ты говорила. Император ехал на своей маленькой арабской лошади по Арбату, который был совершенно пуст. Когда он приблизился к аптеке, то посмотрел вверх, на нас с аптекарем, глазевших из окна, и взгляд его мне показался довольно злобным. Еще бы, ведь до сих пор ни один завоеванный город не встречал его так неприветливо, как Москва! Лицо императора выглядело не таким красивым, как изображают на портретах, но все же вид у него был внушительный, даже грозный, несмотря на его невысокий рост. На нем был серый сюртук и простая треугольная шляпа, без всяких знаков отличия. Зато окружавшая его свита маршалов, гвардейцев и чиновников поражала яркостью и богатством мундиров и разноцветием орденских лент. Среди этой пышности простота Наполеона была разительной и невольно внушала уважение к его власти, которой не требуются внешние атрибуты. Ты спрашиваешь, Софи, мог ли я к нему приблизиться? Конечно, нет! Разве я пробился бы сквозь императорское окружение? Правда, аптекарь говорил мне о каком-то французе, учителе иностранных языков, привлеченном для роли переводчика при так называемой депутации, состоявшей из двух-трех лавочников. Они должны были обратиться с торжественной речью к победителю. При желании я тоже мог бы попасть в эту депутацию и, таким образом, близко увидеть Наполеона и даже что-нибудь ему сказать. Но у меня не было желания пробиваться к своему прежнему кумиру, потому что я уже слишком в нем разочарован. Он хорошо начинал, но заканчивает, как безумец, который из-за своего непомерного властолюбия истребляет лучших сынов Франции…
– А вы могли бы высказать ему этот упрек в лицо?
– Увы, нет. Это могло бы стоить мне жизни, а я не имею права сейчас умереть, потому что еще должен позаботиться о своей жене и о тебе, Софи.
– Спасибо, месье Лан. Мы все трое сейчас должны заботиться друг о друге, иначе пропадем. А как вы добирались от Арбата до дома? На улицах беспорядки?
– Конечно. Французские солдаты разбрелись по городу, грабят, разбивают винные погреба, тащат провизию, рядятся в богатые одежды, какие только находят – в меха, бархат, парчу, так что многие стали похожи на пиратов или на татар. Тушением пожаров почти никто не занимается; говорят, Ростопчин вывез из города все пожарные трубы. Неизвестно, кто виноват, но Москва уже во многих частях загорелась. На нашей улице пока спокойно, но нельзя предугадать, что будет дальше…
В этот момент порыв ветра распахнул створку окна, повеяло дымом и запахом смолы. Все трое кинулись закрывать окно, и Эжени встревоженно воскликнула:
– Ветер разнесет огонь по всему городу!..
– Еще хорошо, что наш дом со всех сторон окружен двором, и даже от соседних домов огонь сюда не достанет, – заметила Софья. – Только бы нас нарочно кто-нибудь не подпалил…
– Если будет совсем худо, придется отсиживаться в подвале, – вздохнула Эжени. – А если наш дом уцелеет, его займут французские солдаты. Что же нам делать?
– Сейчас главное – выжить, – подвел итог Франсуа. – Любые бедствия, любые кошмары не длятся вечно. Надо собраться с силами и перетерпеть.
Они стояли втроем, прижавшись друг к другу, и смотрели в окно, за которым вечернее небо все не темнело, озаренное зловещим пламенем, а порывистый ветер гудел какими-то адскими голосами, словно предрекая наступление страшной ночи.
Глава десятая
Прошло двое суток, во время которых огонь пожирал Москву. Вначале Китай-город и все огромное пространство Замоскворечья, застроенное домами, превратилось в море пламени, потом пожар вспыхнул еще в нескольких местах. Сильная буря, теснота, множество деревянных строений делали невозможным всякое противодействие огню. И французы, занявшие город, и жители, не успевшие его покинуть, метались в поисках выхода из огненного лабиринта. Иные москвичи искали спасения за стенами церквей, но и храмы Божьи не могли служить убежищем от неистовой всепожирающей стихии.
Лишь немногие места города, в том числе часть Маросейки и Покровки, огонь сравнительно пощадил; не добрался он и до дома, где оставались Софья, Эжени и Франсуа.
Две ночи и два дня они, укрывшись за каменными стенами, задыхались от жара и, подобно всем злополучным пленникам огненной стихии, молили Бога отвести от них мучительную смерть.
И наконец, словно смилостивившись, небо послало на жертвенный город обильный дождь, ветер начал стихать, и огонь постепенно ослабел.
Софья выбежала во двор, подставляя лицо дождевым струям, которые немного освежили воздух, наполненный удушающим запахом гари. Эжени тянула девушку в дом, предупреждая, что после двух дней изнурительного пекла прохладный дождь может привести к простуде, но Софья все не могла надышаться полной грудью и охладить кожу бальзамом небесной влаги.
Франсуа, который два дня заглушал чувство страха вином, теперь, когда смертельная опасность миновала, заснул прямо в одежде, повалившись на диван, а Софья с Эжени не решались выйти из дому без него, хотя и дома оставаться им было страшновато.
К вечеру дождь прекратился, и во двор, разбив замок на воротах, проникли двое незваных гостей. Эжени увидела их из окна и тут же затормошила Франсуа:
– Вставай, там французские офицеры! Обнаружили уцелевший дом и, видимо, хотят его занять.
Опьяневший месье Лан не хотел просыпаться, и Софья, не зная, чего ждать от пришельцев, решила на всякий случай сама позаботиться о защите и, взяв пистолет, спрятала его под шитьем, которое нарочно разложила на столе.
Через минуту раздался стук в дверь; запираться и отмалчиваться было бесполезно, и Софья кивнула Эжени, чтобы та впустила французов. Они вошли, стуча каблуками и громко переговариваясь. И в этот миг месье Лан, словно почувствовав опасность, проснулся, вскочил им навстречу.
Оба офицера были довольно молоды – не более тридцати лет; по их мундирам Софья не смогла определить, к какому роду войск они принадлежат, но почему-то сразу подумала, что это либо квартирьеры,[12] либо интенданты.[13]
Тот, что шел впереди и выглядел главным в этой паре, был стройным красивым мужчиной с черными волосами и смуглым лицом, которое казалось еще смуглее из-за следов копоти. Второй не вышел наружностью: коротконогий, несколько сутулый, с торчащими ушами; однако в его взгляде и улыбке мелькало какое-то располагающее добродушие.