Пелена спала с моих глаз в связи с выступлением Крючкова на одном из общих собраний. Шеф произвел фурор среди своих слушателей, когда признал, что только 30 процентов его сотрудников действительно занимались какой-либо разведывательной работой, а остальные просто развлекались. Позже я понял, что на самом деле положение было еще хуже, чем Крючков готов был признать.
Я провел в Вашингтоне всего два года и все же вернулся домой другим человеком. Сколько иллюзий растеряно, сколько, казалось бы, незыблемых стереотипов подорвано!
В голову лезли противоречивые мысли. Я мог оценить затруднительное положение Андросова. После предательства Моторина его ужаснула перспектива еще одного завода ФБР. И вот Сократ, бывший правительственный чиновник США, предлагает мне внутреннюю информацию о планах Пентагона в отношении Ливии. Невероятно, особенно если учесть, что после уничтожения сети КГБ советский шпионаж стал главной темой обсуждения в американских СМИ.
Но какое мне дело до чувств Андросова? Я думал. Если ситуация настолько безнадежна, им следует закрыть разведывательную службу и отправиться домой. Но не он. Он не планирует возвращаться домой. Он по-прежнему в бизнесе, уничтожив сеть активов, теперь пытается выведать измену. Я точно запутался. Я знаю, что невиновен перед родиной, но всем наплевать. Я должен доказать свою невиновность внутренней контрразведке. Иначе рано или поздно я разделю судьбу Моторина; они напичкают меня таблетками и заставят признаться, что я с детства агент ЦРУ, и ни один военный трибунал не станет слушать мою жалкую болтовню о том, как меня заставили дать это признание под давлением.
Мне не потребовалось много времени, чтобы найти выход из тупика. Я должен был доказать, что Сократ был подлинным. Для этого его пришлось вызвать в Москву и завербовать.
Раньше я мечтал завербовать актив для страны и для КГБ. Теперь я должен был сделать это, чтобы спасти свою шкуру.
В апреле 1987 года, когда непрошенный отпуск, к счастью, закончился и я вернулся в Североамериканский департамент, США еще не нанесли второй удар по Ливии, и это спасло меня, по крайней мере, на время. Помощь пришла и с другой — и весьма неожиданной — стороны. Я получил первую премию ТАСС как лучший иностранный корреспондент за 1986 год.
На самом деле, я никогда не уделял своим журналистским обязанностям больше времени, чем было абсолютно необходимо, чтобы смешаться с толпой чистых корреспондентов в Вашингтоне. Было почти невозможно преуспеть в журналистике так же, как и в шпионаже, поэтому мне пришлось пожертвовать своими второстепенными интересами на алтарь моей основной миссии. Но после саммита Рейгана и Горбачева в Рейкьявике я сделал обширный аналитический доклад о советско-американских отношениях, который неожиданно привлек пристальное внимание некоторых членов Политбюро. Гендиректор ТАСС Сергей Лосев вспомнил об этом и сделал меня лучшим корреспондентом года.
Теперь Лоссев был возмущен моим внезапным отзывом из США. Он ожидал, что я останусь в вашингтонском бюро ТАСС еще как минимум на два года, и высказал свое мнение моему начальству в разведке. Потом он вызвал меня к себе в кабинет в Москве и сделал мне предложение: «Брось службу и пойди в мой отряд. Не пожалеешь, поверь мне. Примерно через год я тебя отправлю обратно в Америку».
Не было причин сомневаться, что именно так и произошло бы. Лосев был членом Совета Министров и человеком слова. Я был благодарен ему за заманчивое предложение, но без долгих раздумий отказался. «На переправе лошадей не меняют», — сказал однажды Эйб Линкольн, а я привык прислушиваться к хорошим советам. Я уволился из ТАСС навсегда.
У сотрудников Североамериканского департамента, где я теперь находился, было очень мало времени. После недавней высылки сотрудников КГБ из США в наших резидентурах царил полный беспорядок. Московский штаб не успел координировать их деятельность. Каким-то образом между чтением газет и зарядкой мы умудрялись скоротать рабочие часы. Ежемесячные партийные собрания с моментами черного юмора вносили комическое облегчение в унылую атмосферу скуки.
На одном из них генерал Андросов провозгласил: «Наша кадровая политика должна быть ясной и однозначной. Нейрохирурги нам не нужны, но и откровенных идиотов нам тоже не надо. Наш идеал — прохожий, но прилежный оперативник».
После чего он приступил к комплектованию отдела в соответствии со своим мировоззрением. Первая реакция на нововведение исходила от действующего жителя Нью-Йорка. Этот конкретный оперативник был почти моего возраста. Он получил эту должность после недавней массовой высылки офицеров КГБ из США. Умный, блестяще образованный человек, он был чудом работоспособности. Генералы не любили его, но вынуждены были смириться с ним.
«Вы не поверите, каких людей ко мне присылают в эти дни», — с негодованием сказал мне молодой резидент. «Они ведут себя так, как будто они на Марсе. Боятся всего, наглые в своей неполноценности, невежественные дураки, которые ни хрена не умеют. Боже, сколько времени потребуется, чтобы исправить ущерб, который они наносят своей кадровой политикой! "
Что толку разглагольствовать и бредить? Я думал. От скуки я решил перечитать собственный материал о Сократе и Спутнике, но в очередной раз неприятно испугался. Меня поразили комментарии генерала Андросова на полях моих отчетов о моих встречах с Сократом. Страницы были испещрены саркастическими замечаниями типа: «Товарищ Льюис явно увлекается», «Несколько преждевременно делать такие выводы», «Где гарантии?» А на мое утверждение, что «Похоже, Сократ взвешивает возможность в конечном итоге переехать в Советский Союз», генерал ответил взрывом насмешки: «Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой».
Я всегда считал, что сомнения и скептицизм — полезные элементы в нашей работе. Без них разведка была бы бесконечной чередой неудач. Меня раздражали не сомнения генерала, а то, что он никогда не считал нужным обсуждать их со мной.
Атмосфера вокруг меня в Североамериканском департаменте была буквально заряжена электричеством. Офицер разведки, досрочно отозванный из заграничной командировки, обычно подвергался суровому наказанию; ему сделают выговор, понизят в должности или звании, почти наверняка лишат оперативного статуса. Со мной, однако, все было таинственно и неопределенно.
Никакого наказания не последовало. Я появлялся в офисе каждый день, но мне не давали никакой работы. Я посещал партийные собрания, но меня не пускали на оперативные. Сослуживцы относились ко мне нормально, многие даже сочувствовали, но осторожно, чтобы начальство не заметило. Что касается начальства, то меня обходили стороной, как прокажённого. Понятно, что долго так продолжаться не могло. Рано или поздно мыльный пузырь должен был лопнуть. Генерал Андросов не стал бы проходить со мной проверку на полиграфе, но он должен был проверить меня каким-то другим способом. Я терпеливо ждал, пока упадет второй ботинок.
Однажды, идя по коридору здания разведки,