лицо, пока не решаясь сказать о том, что и ей тоже это нравится.
— Я живу этим, — сказал он.
Фир поцеловал ее, осторожно и нежно, как в самый первый раз, и Шербера отозвалась на его поцелуй, робко потянула его на себя, забираясь пальцами в его волосы, чувствуя себя странно оттого, что он, карос каросе, мужчина, ее господин — в чем-то такой же, как она, что их двоих снова связывает что-то более крепкое, чем ее и других ее господ. И от этого внутри у нее вдруг что-то вспыхнуло, заискрилось, заволновалось, вырвалось наружу, подхватило и понесло.
Вскоре Шербера уже не осознавала, что делает. Везде был только он: Фир, его руки, губы на ее губах, груди, животе, его пальцы, терзающие ее истекающее соками возбуждения естество, доводящие ее до безумия, так похожего на боевое, и вот уже она просила, умоляла, требовала, чтобы он овладел ей, и он закрывал ей рот поцелуями, в которых не было нежности — одна жадная страсть, желание, похоть…
Освобождение было таким сильным, что Шербера закричала. Забилась под Фиром, царапая его спину ногтями до крови, беспрестанно повторяя его имя, и он шагнул за край следом за ней, и звуки, которые срывались с его губ, напоминали рычание зверя, и зверь рычал вместе с ним рыком, полным истинного торжества.
Они еще долго лежали потом, сплетенные друг с другом; Шербера касалась лбом его груди, его пальцы поглаживали ее покрытые шрамами плечи, их дыхание было неровным и сердца все никак не желали замедлить бег.
В этот раз, когда сон пришел за ней, Шербере ничего не снилось.
Глава 17
— Если бы я не видел твоих глаз и лица, я бы решил, что ты — одна из моего народа, — сказал Фир ей позже, когда они уже оделись и вышли из дома. — Возможно, твой отец или кто-то из предков и вправду были из наших земель. В тебе есть это, Шербера. Я это чувствую. Отблеск, отсвет боевого безумия, которым владеет народ пустыни Алманифри. В тебе есть дух воина, поэтому тебя так тянет на поле боя.
Она сжимала в руках закутанный в ткань афатр, который ей передал Номариам, и слушала. Ей нельзя было дотрагиваться до боевого меча, пока с ней был ее кинжал акрай, но и Фир взять его тоже не мог, так что ей пришлось со всеми предосторожностями завернуть клинок в кусок полотна и нести так.
Фир сказал, что проводит ее к палаткам. Многие воины считали, что не стоит расхолаживаться и забывать о войне из-за глотка молока, и тоже не стали занимать дома, оставшись спать по-походному, на земле. Но когда Шербера спросила Фира, он только усмехнулся:
— То, что я сплю под крышей дома и не на земле, не делает меня меньше воином и мужчиной, Шербера.
И он снова был прав.
Темная, почти черная одежда кароса каросе делала их обоих заметными в толпе, так что их провожали взглядами до самого края лагеря, где раскинул свою палатку Прэйир.
Прэйир чистил меч: вонзал его глубоко в нагретый солнцем песок, набирал в горсть, скреб, заставляя камень сиять все ярче, и он увидел Фира издалека, нахмурился и оставил свое дело. Поднялся с камня, на котором сидел, сжимая меч в руке, и встретил их темным неприветливым взглядом. Другие воины, похоже, уже знали, зачем к палаткам пришли карос каросе и пламенноволосая акрай, и взгляды лишь равнодушно скользнули по Шербере и Фиру. Каким бы ни было их мнение насчет женщины, обучающейся владеть мечом, они придержали его при себе.
— Не знал, что моей же акрай нужна охрана, чтобы прийти ко мне, — сказал Прэйир насмешливо, глядя на Фира, остановившегося позади нее.
— Я пришла за уроком, воин, — сказала Шербера смиренно, пряча обиду. — Ты обещал научить меня.
— Я и не собираюсь отказываться от обещания, — ответил он.
Прэйир приблизился, и она задрала голову и посмотрела ему в глаза. Шербера думала увидеть в них злость. Но ее не было. Перед ней уже стоял не мужчина, который скоро должен был связаться с ней узами богини Инифри, нет, это был воин, обретший ученика, которому нужно передать свое знание.
— Ты принесла меч? — Он говорил ей с ней так, словно Фир и не замер позади них молчаливой скалой. — Покажи мне.
— Сначала мне придется снять с себя кинжал акрай, — сказала она.
Прэйир отступил, и Шербера положила завернутый в ткань меч на камень, и аккуратно и быстро отстегнула от ноги кинжал. Только избавившись от одной силы, она посмела прикоснуться к другой. Развернув ткань, она на мгновение замерла, любуясь клинком, который выбрал для нее Номариам — темным, смертельно острым.
— Его выбрал для тебя маг, — сказал Прэйир, разглядывая меч, и в голосе его прозвучало сдержанное одобрение.
Она подтвердила.
— Мы выйдем за лагерь, чтобы было поменьше глаз. Карос каросе может идти. Дальше ты пойдешь только со мной.
Шербера была готова к тому, что Фир возразит, но он промолчал. Только заглянул ей в лицо, когда она подошла к нему и положила руки на его широкую грудь, успокаивая заворчавшего зверя, и кивнул, когда она спросила, вернуться ли к нему после.
— Ты вернешься и расскажешь мне все, Шербера. Если он будет жесток с тобой, скажи мне, и я убью его, — сказал он ей так, словно Прэйира не было рядом, и, развернувшись, пошел прочь, и воины расступались перед ним, давая ему путь.
— Бери меч и идем, женщина, — сказал Прэйир позади нее. Он стоял у своей палатки и наблюдал за Шерберой, и махнул рукой в сторону реки, когда она повернулась. — У меня нет всего времени пустыни, чтобы учить тебя.
Она последовала за Прэйиром по широким улицам лагеря к его краю. Воины снова провожали их взглядами, но если Фир не обращал на эти взгляды внимания, то Прэйир буквально сверлил глазами любопытных, заставляя их опускать лица и делать вид, что разглядывание было случайностью.
— Почему ты вызвался обучать меня, если не хотел этого? — спросила она у его широкой спины, когда они покинули пределы лагеря и вышли к реке.
Стражи у берега было меньше, чем вчера, но воины и маги все равно были наготове. Зеленокожие бежали, но они могли вернуться. Дикая жизнь, что с нее взять; сегодня она труслива, а завтра звереет и бежит навстречу людям, скаля зубы и рыча.
— Ты считаешь, что я не могу тебя ничему научить? — отозвался он, останавливаясь у края берега и