Я навел кой-какие справки. Коля на стройке металлургического, живет в общежитии. Ты шепни потихоньку Нине Стефановне, чтоб не очень волновалась, мол, парень на месте…
— Разыскал? — Валентина обрадованно обняла мужа за шею. — А говоришь, нет времени для работы. Теперь мне понятен Сашка с его шапкой…
— Что еще за Сашка?
— Там, во Взгорье, всучил парнишке, под видом обмена, теплую свою шапку… А ведь, как и ты, на словах бывал недобрым.
— Мало ли что я скажу, — озорно провел пальцем по ее носу Владимир. — Люди нередко делают совсем не то, что говорят. Так что, поверь, я не самый худший вариант из подобных человеческих особей… И разве могу я забыть Афанасия Дмитриевича Хвоща? Такие люди, как Хвощ, при жизни кажутся очень обычными из-за беспредельной своей скромности, годы должны пройти, прежде чем разглядишь, поймешь, что они такое были… Вот ты говоришь, Валюша: Иван Иванович, Илья Кузьмич… А ведь они слывут деловыми людьми.
— По-настоящему человека знает лишь тот, Володя, кто зависит от него. Только тот, кто хоть в чем-либо зависит… О чем было у вас совещание?
— По вопросам народного контроля. Чередниченко здорово выступал, факты убийственные… Седой уже весь. А боец, Вот кто из племени несдающихся. Коммунист закаленный.
— Николаю Яковлевичу сам бог велел, он райгосконтроль. Тебя-то зачем на совещание? И так по два на каждый день.
— Пятнадцать тысяч гектаров, пять сел, две с лишним тысячи людей, в том числе сто двадцать два народных контролера… Это тебе не причина? — рассмеялся Владимир.
— Причина! — согласилась она.
— Думаешь, чего я примчался ночью? Представил, как ты плачешь тут одна… Дорогой под воркотню Антоныча об огурцах вспомнил нашу с тобой встречу, даже испугался: а если бы я не сообразил тогда поехать к вам во Взгорье? Не сняли бы дачу? Что была бы за жизнь без тебя…
— Господи, да еще немного, я и сама помчалась бы разыскивать тебя в Вологду!
— Правда? Вот не знал, а то уж постарался бы соблюсти свое мужское достоинство. Значит, ты ни о чем не жалеешь? Совсем ни о чем? Ведь ты горожанка, а со мной — навсегда в село.
— Я выросла в тихом городишке, Володя… Взгорье вообще не думала оставлять. — Валентина не умела объяснить, это было трудно объяснить, что она действительно привязалась к сельской, глубоко осмысленной, на ее взгляд, глубоко плодотворной жизни. Полюбила простор, тишину, ранние рассветы и закаты, запах волглых полей, осенние густые краски… Только тут, где она провела многие, лучшие свои годы, где все вокруг стало родным и привычным, ей покойно и хорошо. — Мы ведь могли… Тебя не раз приглашали в область.
— Люблю землю, Валюша. И я благодарен тебе, что не заставила, не увезла. Тут моя родина, мое все. Кто-то должен оставаться на родном месте, делать здесь жизнь. — Владимир обнял ее одной рукой, сказал растроганно: — А помнишь, как мы с тобой заблудились во взгоренском лесу? Какие пирожки с малиной пекла Мария Тихоновна! Трудно представить, что ее мужа, Павла Ивановича, нет в живых. Вот был сгусток энергии! Умер от боевых ран через двадцать лет после войны… Мы тогда часто ходили на могилу бывшего вашего директора, того, что потерял в войну семью. Ты рассказывала о нем как о честнейшем человеке…
— Да, Александр Борисович был по-детски наивный, неустроенный, удивительно скромный и честный. Умер внезапно, от сердечного приступа. — Валентина перебирала пальцами мягкие волосы мужа. Господи, сколько в них седины… Ей сорок девять, ему пятьдесят четыре. Не старость еще, но уже и не молодость, зрелые годы… — Как и Сергей Сергеевич Чурилов, и Анна Константиновна, и моя мама… Может быть, это профессиональная смерть учителей, Володя? Ведь они отдают детям сердце свое до конца.
— Полагаешь, мы, хозяйственники, не до конца отдаем свое сердце? Будь у меня два, три сердца, на все достало бы тревог и волнений… Кстати, куда подевался наш прекраснейший Бочкин? То через день да каждый день… Вы что, поссорились?
— Нет. — Валентина помедлила. Все равно не сможет утаить, лучше сейчас. — Представь, он вдруг вообразил, что любит меня.
— Вдруг? — Владимир покачал головой, усмехнулся. — Отчего у тебя на лице мировая скорбь, Валюша? Любит, и хорошо. Только ты, дружок, и не знала этого… Значит, сказал все-таки. А ты?
— Что я? — недоуменно вскинула брови Валентина.
— М-да, вопрос праздный, — согласился Владимир. — Позвони-ка ты ему завтра, чтоб приезжал. Нечего нам на старости лет дружбу рушить, тем более что откровения-то не новые… Ну, я спать, аж голова гудит, устал очень. День выдался шальной, завтра не лучше: приедут соседи подводить итоги соревнования…
По привычке укрывшись с головой одеялом, Володя мгновенно заснул. Валентина почитала немного, но чтение не шло впрок, другое волновало и тревожило. Шулейко прав — всегда есть сто причин свалить с себя вину за несделанное основное. Володе это не присуще, он никогда не выгораживает себя… Значит, опять выговор. Сколько их было! Вроде не переживает, а ведь внутренне больно. Ложатся на сердце рубцы… Хоть бы подумали, какой он несет на плечах груз, столько лет несет безропотно… Все перестраивает, улучшает хозяйство. Второй участок уже в кондиции — новые помещения, полная механизация. На первом — строительство, третий собираются реорганизовать: помещения там старые, методы откорма — тоже… «Начинали с докорма, — думала Валентина, — скупали взрослый скот, нагоняли вес. Теперь стало законом доращивание, идет разговор о выращивании телят…» Где тут все отладить и наладить раз и навсегда, в своем-то доме, сколько ни прибирайся, полно беспорядка. Так ведь вдвоем живут, Валентина одна хозяйка. А в колхозе сколько хозяев! И не все рачительные! Значит, Володя видел Нелли Сорокапятову. Сказал об этом мельком, как о не стоящем внимания. Может, для него это и в самом деле не имеет значения? Не было ничего, на что намекал в свое время Никитенко, о чем судачили все? Ведь считали во Взгорье, чуть не восемь лет считали, что Валентина выйдет за Сашку Конорева, хотя она не дружила с ним и восьми недель.
За все восемь лет после того несчастного вечера он ни разу не подошел к ней наедине, и она не говорила с ним ни фазу. Лишь когда собралась уезжать из Взгорья, подстерег ее у родника — стоял, держа за повод коня, в глазах стыла тоска.
— Уезжаете, значит? Насовсем уезжаете?
Он так и не женился, и Надя не вышла замуж — в этом тоже, наверное, была какая-то вина Валентины, что-то не так она сделала, взяла и разбила бездумно то, что потом уже никто не сумел склеить. Тетя Настя шлет иногда от них