Когда Армор довел до сведения хозяина, что не сможет в одиночку управляться со всеми лошадьми после ухода Мануэля, ответом было:
– Мануэль никуда не уйдет, пока я нуждаюсь в нем.
Услыхав от Армора об этом разговоре, Мануэль посмотрел на старика и сказал:
– Нет, я не останусь, Джордж. Вы знаете, что ради коней я готов рисковать жизнью, но у меня такое чувство, что мне пора уносить отсюда ноги. Мне почему-то кажется, что он затаил на меня злобу. Можете вы это понять?
Армор покачал головой. Нет, этого он постичь не мог: хозяин, напротив, всегда был благосклонен к Мануэлю. Даже когда тот отказался боксировать и в лицо сказал хозяину о своем нежелании повиноваться, хозяин не замахнулся на него хлыстом, хотя любого другого на его месте не пощадил бы.
Он срывал злобу на всех остальных, но только не на том, кто ее вызвал.
Легрендж ни с кем не делился своими планами, однако оставшимся в Доме было ясно, что он никуда не двинется из Усадьбы, так как еще за две недели до истечения срока дал крепкий нагоняй всей челяди. Он сполна расплатился с ними, но передал через Харриса, что не позволит сидеть без дела и пожирать запасы; по его приказу съестное из подвалов Дома было перемещено в подвалы Усадьбы.
Теперь настал последний день месяца, когда всем, кроме Константина, Харриса и Армора, предстояло уйти. Армор сказал, что не уйдет, даже если ему не станут платить, пока остаются лошади.
Мануэль трудился от самой зари на протяжении всего жаркого дня, ибо знал, что работает в последний раз. Лошади как будто тоже предчувствовали разлуку, так как по очереди тыкались в него головами, требуя к себе внимания; даже Диззи прижалась к нему мордой, проявив несвойственное ей смирение.
Он знал, что покидает тонущий корабль и что, в принципе, должен был бы остаться с Армором хотя бы ради лошадей, но какая-то сила, оказавшаяся сильнее сострадания, гнала его из имения.
Однако тяжесть у него на душе была рождена не только плачевной участью коней, но и положением дел в домике Эми. Он не мог избавиться от мыслей об Аннабелле. Это было еще хуже, чем если бы он потерял ее навсегда, потому что тогда не приходилось бы представлять себе ее будущее. Она поделилась с Эми своими планами: она станет гувернанткой. Потом, как следует поразмыслив, пришла к заключению, что хорошие хозяйки не пускают незнакомок без рекомендаций и не доверяют им своих детей. Мануэль предложил ей самой написать рекомендацию, чем шокировал ее. Он понимал, что в дальнейшем ее ждут и не такие неожиданности, если она окажется лицом к лицу с настоящей жизнью.
Он сдержал слово и до сих пор никому не обмолвился о том, что она нашлась. Теперь ему предстоял путь неведомо куда, и он не мог уйти, зная, что она осталась предоставлена сама себе, тем более что она вбила себе в голову, что правильнее всего для нее будет податься в Лондон, чтобы поступить в мастерскую по пошиву платьев, где она однажды побывала в роли покупательницы. Эми сказала ему:
– Она сама не знает, о чем болтает! Работницы таких мастерских живут в подвалах, как крысы, и питаются немногим лучше крыс. Моя кузина была швеей; она приехала домой умирать и нарассказывала такого, что я не поверила своим ушам. Но она была девушка богобоязненная и не могла солгать.
Видя, что Аннабелла твердо решила попытать счастья в Лондоне, Мануэль собрался нарушить слово и поведать хозяйке, где прячется ее дочь, ведь он не сомневался, что она по-прежнему считает Аннабеллу своей дочерью. Он был уверен, что правильнее всего будет неожиданно для обеих свести их лицом к лицу, что обязательно приведет к согласию. После этого и он сможет уйти с миром.
Он сложил свои пожитки, чтобы с утра не терять даром время. Здесь были вторая пара брюк, старая куртка, две рубахи, пара башмаков, бельишко, носки и кое-какая кухонная утварь. Побросав все в мешок, сшитый из двух овечьих шкур и приспособленный им для ношения на спине, он оглядел пустую комнатушку, потрогал пояс, в который зашил деньги, и спустился во двор. Его окликнул Легрендж:
– Куда это ты направляешься?
Он оглянулся и увидел раскрасневшуюся физиономию и налитые кровью глаза.
– Так, прогуляться, сэр, – спокойно ответил он.
– До меня дошли слухи, что завтра ты уходишь. Бежишь? Ничего не выйдет, понял? Я сломаю тебе шею, если ты выйдешь за эти ворота без моего разрешения, понятно?!
Мануэль и бровью не повел. Он не собирался спорить с этим человеком, он желал одного: держаться от него на расстоянии. Ему, как и всем остальным, часть жалованья заплатили неделю назад. О том, чтобы получить остальное, не приходилось мечтать, но он был готов махнуть на это рукой. Ему хотелось побыстрее убраться. Он твердил себе, что это неразумно, но ничего не мог с собой поделать.
– Ты меня слышал?
– Да, сэр.
– Гляди мне!
Легрендж отвернулся. Мануэль зашагал своей дорогой, но не торопясь, чтобы не насторожить хозяина. У пролома в стене он задержался, словно наслаждаясь теплым вечером, сам же прислушивался, не крадется ли за ним хозяин. Из рощицы справа не раздавалось никаких звуков, кроме птичьего пения. Он двинулся дальше, к домику.
Аннабеллу он увидел издалека, она сидела на деревянной скамеечке. Прежней бледности уже не было, однако лицо все еще оставалось гипсовым. Можно было подумать, что она никогда в жизни не улыбалась, так как не умеет этого делать. Ее глаза были печальными, голос, которым она приветствовала Мануэля, безжизненным.
– Здравствуйте, мисс Аннабелла. Славный выдался сегодня денек!
– Да, Мануэль.
Она готова была согласиться, что день был славный, хотя заметила это только сейчас, поскольку весь день до этого ее занимали другие, грустные мысли. Завтра Мануэль уйдет, и они больше никогда не увидятся. Что она будет делать? Не может же она бесконечно долго оставаться у Эми, как ни твердит добрая старушка, что она была бы счастлива, если бы Аннабелла осталась у нее еще, как ни спокойно ей здесь. Она не знала, что произойдет с ней дальше, и не могла толком представить свое будущее. Сейчас у нее в голове билась единственная мысль: завтра Мануэль уйдет.
Однако, глядя на него, она, уподобившись Розине, приказала себе собраться с силами и не полагаться на слугу, даже такого великодушного. С другой стороны, Мануэль для нее давно перестал быть слугой. Правда, он по-прежнему звал ее «мисс Аннабелла», более того, в последнее время слово «мисс» слетало с его уст куда чаще, чем за все годы, прошедшие с того памятного дня семь лет назад, когда он остановил обезумевших лошадей. В тот же день она впервые поцеловала Стивена… Она тряхнула головой. Не сметь думать о Стивене, не сметь даже вспоминать это имя! В противном случае польются слезы. Ночью, когда ее никто не видит, это еще куда ни шло, но дать волю своим чувствам в присутствии этих двух преданных ей людей – нет, такой позор следовало предотвратить всеми силами.