согласился. А когда опубликовали календарный месячный план «мероприятий», увидел, что в тот же день и на то же время наметили демонстрацию нового американского фильма в Большом зале. Смутное было у меня настроение, и я, в конце концов, позвонил в секретариат и попросил «обсуждение» перенести. Перенесли на январь. Я пригласил и своих знакомых, которые сумели оценить «Пирамиду», а те позвали своих. Кроме того, позвал некоторых из авторов писем, москвичей, а также кое-кого из героев повести – Беднорца, Сорокина…
Народу, таким образом, было достаточно, но собственно писателей среди них не набралось и десятка. Ни один из авторов заметных, острых публикаций последнего времени не пришел. Никого не было и из журнала.
Хотя неплохие выступления были, я наслушался комплиментов в свой адрес – главным образом за «несгибаемость», «смелость» и так далее… – но в целом «обсуждение» мне не понравилось. Фактически ничего не говорилось по существу.
Арестованная видеопленка
Еще в год выхода «Пирамиды» при Центральном Доме литераторов Москвы был создан клуб под названием «Судьба человека».
Когда организатор клуба, писательница Лилия Беляева, узнала о моей богатейшей читательской почте, отвечающей проблемам, которые поднимались в клубе, она пригласила меня на одно из заседаний с просьбой выступить как раз с этой темой, а заодно и сказать о странном молчании прессы в связи с «Пирамидой» и проблемами, которые я поднимал в этой повести.
Теперь, в марте, по прошествии полугода после выхода, сказать я мог многое. Мне было обещано пятнадцать минут, и, чтобы сказать в это время как можно больше, я решил свое выступление заранее написать. Тем более, что хотелось процитировать как можно больше «вопиющих» писем. Главной мыслью выступления было: равнодушие властей к острейшим проблемам нашей судебной и пенитенциарной систем, «стена молчания» в ответ на многочисленные и вопиющие жалобы о нарушении законности и сейчас, в период так называемой «перестройки», тяжелое положение в тюрьмах и лагерях. О странном отсутствии официального резонанса на «Пирамиду» я, разумеется, сказал вскользь, но достаточно определенно, выразив попутно свое отношение к холопскому и вполне безопасному пинанию Сталина, на которого когда-то также увлеченно молились, и к сомнительным слезам раскаяния по поводу безвременной смерти Высоцкого. Некоторые из тех писем, которые я частично цитировал, уже приведены здесь, остальные приведу позже.
Человек семьсот, собравшихся в зале, слушали очень внимательно, несколько раз прерывали аплодисментами. В конце аплодисменты тоже были вполне впечатляющими. Можно было считать, что мое выступление прозвучало.
Оно, как видно, и действительно прозвучало, судя по телефонным звонкам, которые на другой день мне последовали.
– Это безобразие! – говорила, например, одна из звонивших, незнакомая до той поры женщина. – Почему молчание? Я читала Вашу повесть, она мне очень понравилась, но почему же критика молчит? Вы должны позвонить первому секретарю писательской организации и прямо его спросить: в чем дело?
Другая сказала так:
– Вы должны поберечь себя. Не надо выступать так остро. Ничего удивительного, что молчит критика – они боятся. Время смутное, потому и молчат. Но такие люди, как Вы, еще пригодятся. Я не одна, нас целая группа, мы все уважаем Вас и считаем, что Вам просто необходимо пока уйти в тень.
– Но ведь ничего такого особенного я не говорил, – возразил я. – Разве никто не знает об этих проблемах? Ведь их надо решать!
– Будьте осторожней, я вас очень прошу! Вы не знаете, видно, этих людей. А я знаю. Будьте осторожней, пожалуйста.
Встречу в клубе снимало Центральное телевидение. По словам председательницы, мое выступление тоже было снято, его предложили в передачу «Человек и закон». Однако пленку с видеозаписью арестовали.
Письмо Кургиняна
Письма я читал постепенно, извлекая их из общей кучи, когда выпадало свободное время. С маленькими было быстро, труднее – с большими. Некоторые написаны совершенно неразборчивыми каракулями, однако ясно, что не нарочно, так уж получилось, и приходилось расшифровывать их тоже. Я уже говорил, что были и переплетенные тома – жизнеописания, – к ним страшно подступиться, тем более, что не только письма нужно ведь читать: газеты и журналы становились все более интересными, хотя бы просматривать их просто необходимо.
И то, и другое можно читать в дороге. Как правило, я брал с собой журналы, газеты и несколько писем, когда приходилось куда-нибудь ехать. Однажды в электричке достал из «дипломата» толстое, большое письмо, бандероль, размером в машинописный лист и весом в полкилограмма. Аккуратно выведен адрес журнала, фамилия главного редактора и тут же, в скобках, просьба: «Передать автору повести «Пирамида». Письмо «авиа», заказное, с уведомлением. Обратный адрес: город Ереван, улица, дом, квартира, фамилия… Значит, никакая не зона. Впрочем, не обязательно. Многие письма из лагерей подписаны вымышленными адресами, о чем автор извещал меня в самом письме, внутри конверта, где честно сообщал свой истинный адрес.
Минут двадцать мне оставалось ехать, народу в электричке мало, читать никто не мешал, и я решил вскрыть это письмо-бандероль.
Внутри пакета была толстая стопка широкоформатных листов «в клеточку», исписанных мелким, убористым, но, к частью, очень аккуратным, разборчивым почерком, почти печатным. Всего семьдесят четыре страницы. На каждой из этих, рукописных, страниц слов умещалось явно больше, чем на машинописной, так что в общей сложности это письмо, по моей прикидке, содержит, как минимум, сто машинописных страниц, если печатать стандартно – через два интервала. Объем небольшой повести… Еще в том же конверте четыре нелинованных бумажных листа, соединенных скрепкой и исписанных другим почерком.
Читать? Или отложить до более благоприятного времени? Дело в том, что был у меня весьма мрачный период, настроение очень смутное, письма, как я говорил, положение усугубляли – от них шли мрачные «вибрации» страдания, боли, авторы умоляли о помощи, а я чувствовал свою беспомощность. Равнодушно относиться к письмам нельзя, помочь я ничем не могу. Отвечать… а что отвечать? Душеспасительные беседы и пустые обещания всем надоели, а что я мог предложить кроме этого? Мне бы самому кто помог. Уже ясно стало, что «звездный час» мой не состоялся, ничего нового моего печатать в журналах не собираются, новую законченную повесть мне уже вернули, хотя большинство тех, кто читал, назвали ее моей лучшей вещью, более сильной, чем «Пирамида». Совсем недавно пришлось испытать еще один удар, опять неожиданный, на этот раз со стороны издательства «Детская литература» в связи с макетом для книги о фотографии чудес природы – этакое мурло Парфенова-Милосердовой-Джапарова глянуло на меня во время визита к главному художнику издательства и ухмыльнулось нагло, свидетельствуя, что живо, живо все это, гораздо более живо, нежели тоненькие, хрупкие ростки