Наконец Медведев выпрямился, сказал, не повышая голоса:
— Идите, Мурзин.
— Вы неправильно меня поняли, — забормотал Мурзин и, пятясь, осторожно выбрался из комнаты.
Караульный, вопросительно посмотрев на председателя, вышел, притворил дверь.
Тогда Медведев сел на скамью рядом с пареньком, положил на колени колодку маузера и, устало откинувшись к стене, тихо проговорил:
— Ужасно ты исхудал, Миша!.. Так ты знал об этом налете?
— Знал, товарищ Медведев! — зашептал паренек. — Махно сюда опять идет. Выслал нас подставы готовить. Через два дня Донец перейдет. Ну, я, как уговорились, — к вам. Случайно узнал, что Каменюка налет готовит. Всю ночь ехал, лошадь загнал, бросил, пешком добрался. А этот... ответственный, сказал, идет за вами, и обманул! Я ждал, заснул... Третьи сутки не спал. Как может чекист так обманывать, товарищ Медведев?! — У Миши даже слезы выступили на глазах. — А может, он шпион, товарищ Медведев? У батьки кто-то есть в Чека, он многое знает про то, что здесь делается. Слышал, они говорили, будто вы собираетесь Каменюку взять прямо в лесу, в землянках...
— Гляди-ка, разведка, значит, у батьки поставлена! — воскликнул Медведев. — Да, был такой план у нас, был... Ну, а есть хочешь?
— Хочу, товарищ Медведев!
Медведев выглянул за дверь, отдал караульному распоряжение, снова подсел к Мише. Вдруг погладил его по голове. Парень приник к его плечу.
— Ты молодец, Миша, долго там продержался. Я ведь тебя через неделю-другую ждал. А прошло вон сколько! Часто хотелось удрать?
— Один раз особенно! — доверчиво заговорил Миша. — Когда в начале лета броневики нас в балку загнали, возле речки Ольховой. Весь обоз хлопцы тогда бросили, поутекали, и я отбился. В кустах схоронился. И совсем близко от меня прошел начальник бронеотряда, так близко... Я и петлицы разглядел... Удержался. Речку переплыл, нагнал батьку.
— Рассказывай, где вы побывали? Как настроение у махновских хлопцев?
— На Кавказ пришли — сперва тихо было. Махно хотел людей набрать — никто не пошел. Кулаки деньги давали, а людей нет. Обратно шли, так местные и ночевать не пускали. Махно вовсе озверел. Он тут на Старобельщине Маруську эту скаженную оставил, через нее с Каменюкой связь держит. И налет организовал, чтоб людей к себе привлечь. Сам слышал, как он говорил: «Два уезда вырежу, а людей наберу». Сейчас у него человек с полсотни, не больше.
Караульный принес пшенную кашу, ломоть ситного.
— Тарелка! — с радостным удивлением сказал Миша. Полгода он жил в лесу зверем...
А тарелка вся сплошь была застроена кирпично-красными заводами. От каши шел пар, и казалось, это дым валит из заводских труб. Волнообразная надпись шла по краю:
«Куй, кузнец, разрухе конец!»
Так потянуло Мишу в город, к товарищам, на шумные комсомольские собрания, где говорят о коммунизме, до хрипоты читают стихи о революции...
Медведев поглядывал на Мишу, жадно глотающего огненную кашу, и будто узнавал себя в этом порывистом юноше, который прошлой осенью в Бахмуте пришел к нему в Чека и, упрямо наклонив свою круглую лобастую голову, сказал:
— Я комсомолец. Дайте задание!
В ту осень Медведев попросился в самый трудный уезд, вконец терроризированный многочисленными бандами. А приехав сюда, увидел, что без тщательной разведки ему с бандитами не справиться. Тогда он и вспомнил о Мише, привез его из Бахмута и через верных людей направил к Махно. Когда батьку погнали на юг. Мише поручили идти с ним. Он должен был завербовать кого-нибудь из махновцев, чтобы тот извещал о передвижениях батьки. Медведев понимал: Махно слишком связан с Украиной, чтобы не вернуться назад.
— Кого же ты оставил там вместо себя? — спросил Медведев.
Миша вытер губы, виновато глянул на Медведева, покачал головой.
— Никого, Дмитрий Николаевич.
— Вот так-так... — огорченно протянул Медведев. — Неужели никого не нашел там, ни одного подходящего человека?
— Никого, Дмитрий Николаевич. Такие, как Попов, Щусь, до того нас ненавидят, аж зубами скрипят. Другие — темнота. Кто поумнее был, давно разбежались.
— А говорил ты с кем-нибудь по душам?
— И по душам не пришлось. Боятся: батька узнает — сразу пристрелит. Молчат. Волками друг на друга смотрят.
— Не может быть, чтоб за все время никто с тобой человеческого слова не сказал.
— Слово? Одно-то слово, может, кто и сказал. Да разве с одного слова поймешь, что за человек! Не умею я еще разбираться в людях...
Медведев пристально поглядел на Мишу.
— Вижу, есть у тебя что-то на уме.
Миша улыбнулся.
— Ерунда это, Дмитрий Николаевич.
— Расскажи!
— Однажды... Да нет, нет, это совсем не тот человек.
— А ты расскажи, — настойчиво повторил Медведев.
— Как-то ночью в лесу лежали мы все вповалку; костров не жгли, таились... Все уже спали. А мне что-то тоскливо было... Ну, стал сам себе тихонько стихи говорить. Из «Наймички». А сам представляю, что вот и меня носит по свету и мать меня ждет не дождется... Вдруг слышу голос: «Еще, еще говори». Я, знаете, голос тот услышал, так даже вздрогнул. Вы спрашиваете: человеческое слово. От кого угодно мог ждать, чтоб стихами растрогался, только не от того человека. А он лежит рядом, уткнулся лицом в землю. «Еще, говорит, душа просит!» И таким голосом странным... Я второй раз сказал эти стихи. Долго он молчал... И я заснул.
— Больше ты с этим человеком не разговаривал?
— Нет. Мне даже показалось, он стал сторониться меня.
— Кто же это, Миша?
— Сказать вам, не поверите.
— А может, поверю.
— Засмеете. Тоже, скажете, чекист, бандюга его растрогал!
— Может, и скажу. Кто?
— Я скажу, мне чего... — не решаясь выговорить это имя, тянул Миша. — Про него всякие страсти рассказывают. Детина — во! Как дуб, здоровый! Сила неимоверная. И батька его любит.... В общем, Левка, вот кто.
Этого имени Медведев действительно не ожидал. О силе и жестокости махновского любимца ходили страшные легенды. Да, пожалуй, Миша прав: «не тот человек».
— А больше я там ни одного человечьего слова не слыхал, Дмитрий Николаевич! — тоскливо вздохнул Миша.
— Завтра ты мне подробно расскажешь о батьке, о его людях. А сейчас отдохнуть тебе нужно, Миша, — участливо сказал Медведев. — Хочешь на несколько дней к матери съездить?
Миша густо покраснел и ничего не ответил. Медведев с силой провел ладонью по его льняным вихрам.
— Как же я тебя, такого худобу, к матери отпущу? Ведь она не наплачется. Меня заклянет.
— Ничего, Дмитрий Николаевич, я за дорогу отосплюсь, отъемся! — весело воскликнул Миша. Он уже представил себе приезд домой, мать на пороге школы, где она учительствовала и где они жили...