— Ничего, Дмитрий Николаевич, я за дорогу отосплюсь, отъемся! — весело воскликнул Миша. Он уже представил себе приезд домой, мать на пороге школы, где она учительствовала и где они жили...
— Ладно, поедешь, поедешь... Миша, а перескажи-ка мне стихи, которые ты тогда этому Левке говорил, — неожиданно попросил Медведев.
— А вот какие, — с готовностью ответил Миша.
Іде Марко з чумаками.Ідучи, співає,Не поспіша до господи —Воли попасає.
И до самого конца:
Прости мене! Я караласьВесь вік в чужій хаті...Прости мене, мій синочку!Я... я твоя мати. —Та й замовкла...
Зомлів Марко,Й земля задрижала.Прокинувся... до матері —А мати вже спала!
— Как сказал я эти строки, тут у него плечи заходили. Забрало его, видно. Да разве есть еще на свете стихи, чтоб так за душу хватали! — пылко воскликнул Миша. — Это мама меня научила, она всего Шевченко на память знает. Как вечер, чай пьем — непременно что-нибудь из Тараса прочитает. Словно молитву на ночь! — рассмеялся Миша, снова охваченный воспоминаниями о доме.
— Видно, славная у тебя мама, — ласково проговорил Медведев. — Жаль, я не успел познакомиться с ней.
— О, я вас познакомлю! Она рада будет! — так и просиял Миша.
— Да, да, обязательно... Слушай-ка, Миша, а за те месяцы, что ты пробыл у батьки, сам ты видел, как Левка кого-нибудь из пленных пытал, убивал?
— Ого! Про него такое говорят... — начал Миша.
— Говорят, говорят... Сам своими глазами видел?
Миша замолк, припоминая, потом неуверенно сказал:
— Говорят, раньше он лихо рубал... А при мне... После тех стихов и не смотрел на меня, а однажды вдруг заступился. Послали меня пленного отвести. Я его дорогой отпустил. Левкин брат Данька не поверил, что пленный сам сбежал, хотел застрелить меня. Уже и пистолет выхватил. Левка подошел, тихо сказал: «Не трогай его, Данька!» И отошел. А Левкино слово — закон. Вот я и живой... Что ж он за человек такой, этот Левка? Как его понимать?
Медведев не отвечал. Он сидел на скамье, выпрямившись, подавшись вперед, будто собрался встать, в последний миг забыл, да так и остался. Морщина на переносице сделалась глубже. Он смотрел куда-то поверх Миши. И опять на лице его было то выражение, которое Миша так любил и про себя называл орлиным.
— Миша, — заговорил Медведев, — я поеду к Махно. Я должен сам все увидеть.
— Вы?! — прошептал Миша, не веря своим ушам, ужасаясь и радуясь. — Но вас узнают!
— Нет. Им и в голову не придет, что я могу оказаться там.
— Как же вы проберетесь? Ведь у них охрана.
Медведев улыбнулся.
— Придумаю. Ну, а ты... — он снова медленно провел ладонью по его жестким, нечесаным вихрам, — ты погостишь у мамы, отдохнешь.
— Нет! — воскликнул Миша. — Я не поеду в Бахмут! Я с вами поеду, Дмитрий Николаевич!
— Зачем? Все, что мог, ты сделал.
— Я буду с вами. Может, потребуется помощь. Послать меня куда-нибудь... Как же вы там без своего человека? Я пригожусь вам, Дмитрий Николаевич! — молил он чуть не со слезами.
— Нельзя, Миша. В банде знают, что ты удрал, и если увидят...
— Никто, никто не знает, что я ушел! — Миша мысленно рассчитал, что Гриць вернется к Махно лишь через несколько дней и он сумеет вывернуться, если его приметят.
— Миша, ты должен подробно рассказать мне, при каких обстоятельствах ушел из банды.
И, боясь, что Медведев не возьмет с собой, Миша первый раз обманул его.
— Значит, ты один поехал за подставой? — Медведев испытующе смотрел на него.
— Один! — ответил Миша, с отчаянной решимостью глядя ему прямо в глаза.
— Ты ничего не забыл мне рассказать?
— Ничего, Дмитрий Николаевич.
— Ну что ж, — Медведев привлек мальчика к себе, — поедем вместе. Я хочу встретиться с этим Левкой Задовым. — Он поднял Мишу, шутливо потянув за вихор. — Продолжение вечером. А сейчас на улице не показываться. Отсыпайся в дежурке. Ясно? И Мурзина не бойся, к Махно он не имеет никакого отношения.
Днем Медведев связался по телефону с Бахмутом, потом с Харьковом. Возвращение Махно, налет бандитов на Старобельск, убийство секретаря укома — все это были чрезвычайные события.
Из Харькова вскоре дали знать: против Махно снова направляется автобронеотряд под командованием товарища Германовича. Медведеву предложено оставаться на месте, вести усиленную разведку и ежедневно сноситься с Харьковом по телефону.
Из Бахмута пришло распоряжение немедленно явиться в губчека за инструкциями, самому ничего не предпринимать,
В тот же день на срочном заседании уком постановил: в связи с особыми обстоятельствами принять все меры к немедленной ликвидации банд, для чего товарищу Медведеву лично провести оперативные действия в уезде.
Теперь ему надлежало одновременно выполнить три противоположные указания — оставаться на месте, ехать в Бахмут и проводить оперативные действия в уезде.
Вечером он долго беседовал с Мишей, которого затем два красноармейца отвели в тюрьму. Вернувшись, они в присутствии собранных Медведевым сотрудников доложили, что парень сдан с рук на руки.
Мурзин, самодовольно ухмыляясь, осведомился:
— Ну что, подозрительная персона? Я был прав?
— Да, — коротко ответил Медведев.
Мурзин с удовлетворением зашептал сидящим рядом, что наконец-то он поставил на место этого не в меру проницательного председателя. С первых же дней появления здесь Медведева он его невзлюбил. Подумайте, в двадцать три года строит из себя всезнайку! Над всеми подшучивает...
Медведев встал. Наступила тишина.
— Товарищи чекисты! Десятая партийная конференция поставила перед народом боевую задачу: собрать четыреста миллионов пудов зерна. Без этого, сказал товарищ Ленин, мы не построим свою промышленность, а значит, не построим социализм, и значит, не победим капитализм. Кулачье делает все, чтобы не дать нам эти четыреста миллионов! Вчера они убили председателя комнезама[1] в Новом Айдаре. Сегодня убили секретаря укома. Они хотят запугать нас, все население уезда, силой загнать крестьян в свои банды. И это им частично удается. В уезде собрали неплохой урожай, куда лучше, чем в прошлом году. А продналог не выполняем. Значит, главное, товарищи, — ликвидировать кулацкие банды и разъяснить крестьянам новые задачи Советской власти. Но кто же нас будет слушать, если мы начнем разговаривать с людьми так, как это позволяет себе товарищ Мурзин!
Не ожидавший такого перехода, Мурзин вздрогнул и побледнел. Медведев продолжал, глядя на него в упор.