Когда Митя вышел из штаба, все уже казалось ему подозрительным.
...Это было мучительно — смотреть в ясные глаза комбрига и не верить, вслушиваться, вгрызаться в каждое слово.
Он заставлял себя вспоминать сказанное, проверять, обдумывать. Он стал записывать любое приказание комбрига, чтобы потом выяснить, к чему оно привело. Конюка, очевидно, ни о чем не догадывался. Он любил молодого пылкого порученца комиссара, часто беседовал с ним, расспрашивал о настроении бойцов.
Митя все время ощущал в груди тяжелый груз недоверчивости. Все чаще казалось, что слова комбрига фальшивы, что он скрытен, что приказы его неправильны. Тогда этот невысокий человек с непропорционально большой, тяжелой головой, чужестранец по происхождению, казался ему врагом.
Вечером 25 октября Митю вызвали в штаб бригады. Конюка, пожевав своими лошадиными челюстями, объявил:
— Медведев, противник начал перегруппировку. Пусть даже завтра утром мы получим приказ о наступлении, будет уже поздно, если мы позволим белым закрепиться на железной дороге. Нужно сейчас же взять пункт Струги Белые и держать до подхода наших основных сил. Отправляйтесь немедленно на плюсский участок. Вот мой приказ — передайте командиру полка.
Митя взглянул на комиссара. Тот кивнул утвердительно.
Все Митины сомнения ожили с новой силой. Самовольная операция, без разрешения высшего командования! Не готовится ли комбриг погубить один из своих полков? Митя осторожно спросил:
— Мне можно остаться там, принять участие?
Уловив странную нотку в его голосе, Конюка удивленно посмотрел на него, переглянулся с комиссаром.
— Можно, товарищ Медведев.
* * *
Весь день шел жестокий бой. В районе станции сосредоточились офицерские части Булак-Булаховича. Красноармейцы с почерневшими от пыли и ненависти лицами медленно продвигались вперед под сплошным пулеметным огнем. Дважды Митя со всеми поднимался в атаку, и оба раза атака выдыхалась и приходилось возвращаться к своим случайным укрытиям. Когда поднялись в третий раз, когда Митя окончательно решил, что совершилось предательство, пулеметы противника замолчали. Офицеры, залегшие под железнодорожной насыпью, побежали в беспорядке на запад, в сторону Чудского озера. А наперерез им двигались цепи красноармейцев, и впереди всех, размахивая маузером, шагал коренастый человек с большой, тяжелой головой. 15-я армия шла в наступление. Это было 26 октября.
Увидев Митю в штабе, комбриг улыбнулся. С легким сердцем смотрел Митя в его некрасивое, но такое мужественное и открытое лицо.
— Приказ выполнен, товарищ комбриг, пункт Струги Белые...
Неожиданно, впервые за все время, что Митя его знал, комбриг пошутил:
— Были белые, а стали красные, товарищ Медведев! А? Верно? — И залился веселым смехом.
Потом серьезно добавил:
— Распорядитесь, чтобы у въезда в населенный пункт поставили новый указатель — Струги Красные. Теперь уже навсегда Красные.
В эти дни в Петрограде был окончательно раскрыт широко разветвленный военный заговор, возглавляемый бывшим начальником штаба 7-й армии, оборонявшей Петроград, Люндеквистом. А к концу ноября сформированное в подполье временное правительство во главе со статским советником Быковым было арестовано и находилось в Петроградской чека, в доме № 2 на Гороховой улице.
Юденич с остатками своей армии ушел через границу, ушел навсегда.
* * *
В мае 1920 года вернулся Митя в Брянск. Он пришел к брату.
Александр обрадовался ему, обнял и тотчас положил перед ним лист бумаги.
— Пиши заявление.
Митя разорвал лист пополам, на одной половине написал заявление о зачислении на работу в Чека, на другой — о приеме в партию.
Александр улыбнулся.
— Прямо в партию? А кандидатский срок ты прошел?
— Разве я недостаточно еще испытан? — загорячился Митя. — Два фронта за спиной.
— Нет, Митя, исключения для тебя не будет.
Вечером того же дня на заседании Комитета ячейки РКП (большевиков) при Брянской чека было записано в протокол:
г) Заявление тов. Медведева о принятии его в члены ячейки.
Ввиду того, что тов. Медведев не прошел срок кандидатского стажа, заявление отклонить до установленного срока.
Митя стал кандидатом в члены партии. В списке комячейки от 25 мая 1920 года Дмитрий Медведев числится под номером 61.
В должности уполномоченного уездчека он был утвержден через час после возвращения в Брянск.
Одним из первых вопросов, который он задал Александру, было: что с Цеховским? Вторую неделю шла война с панской Польшей, 7 мая поляки заняли Киев.
Александр помрачнел.
— Цеховский скрылся в день моего возвращения от Дзержинского. Упустили мы его...
— А Тая?
— Хрусталочка здесь. Я несколько раз говорил с ней... Она ничего не знает, действительно ничего. Цеховский и ее обманул. Я убежден, что он был серьезной фигурой. Очень хитрый и осторожный...
Митя решил повидать Таю, откровенно поговорить с ней. Но через несколько часов после вступления в должность, даже не заглянув домой, он уже мчался с конным отрядом в Дубровку, где в бывшем монашеском ските стояла банда анархиста Емельянова.
Банд на Брянщине было тогда немало. Они скрывались в лесах, останавливали поезда и обозы, грабили прохожих, жгли села, орудовали даже в городах. Первые полгода чекистской деятельности Мити прошли в непрерывной погоне за бандитами, в стычках, ночных засадах, бешеной скачке по всей губернии, поездках в Полесье, куда бандиты уходили на передышку.
Только осенью, когда закончилась война с Польшей, когда губерния была очищена от банд, Митя разыскал Таю в Бежице.
Она жила одна. Тимоша служил в Красной Армии где-то на юге. Отец ее умер. Тетка до сих пор находилась под следствием, как хозяйка квартиры, где у анархистов была явка.
Тая кормилась шитьем. Когда вошел Митя, она сидела, склонившись над работой. Митя с любопытством разглядывал ее. Похудела. Побледнела. Но все такая же милая... Она обрадовалась ему. Вскочила. Бросилась угощать чаем. Перетирая чашки, все посматривала на него через плечо и улыбалась.
И вот они снова сидят друг против друга. Когда вспоминают прошлое, глаза ее ласково лучатся сквозь ресницы. Когда же он спрашивает о Владиславе, она говорит спокойно:
— Да, да, уехал, неизвестно куда. Простился со мной, сказал, что надолго. Я думала, по службе. Оказывается, нет, по своим делам... Уехал, Митя.
— Какие же у него свои дела, Тая? Неужели ты никогда ничего не замечала, не спрашивала?
— Нет, никогда.