Йенсина.
– Что это ты выдумал? – сказала Ингер. – Она мне не нужна.
Исаак ответил, что теперь-то она ей и нужна.
Во всяком случае, с его стороны это была такая хорошая и добросердечная выдумка, что Ингер совсем растрогалась. Новая работница была дочерью кузнеца, она проживет у них лето, а там видно будет.
– А кроме того, – сказал Исаак, – я послал телеграмму Элесеусу и велел ему приехать.
Внутри у нее что-то дрогнуло – материнское сердце. Телеграмму! Исаак хочет совсем доконать ее своей добротой! Она ведь так горевала, что Элесеус живет в городе, в распутном городе, писала ему о Боге, о том, что отец начинает сдавать, а участок становится все больше и больше. Сиверт всюду не поспевает, да к тому же он когда-нибудь получит наследство после дяди Сиверта, – все это она написала ему и однажды даже послала денег на дорогу. Но Элесеус стал совсем городским жителем и вовсе не стремился возвращаться к крестьянской жизни; он отвечал: что ему делать дома? Неужто он будет работать по хозяйству, забыв про свою ученость и знания? «По правде сказать, у меня к тому нет никакой охоты, – писал он. – Если же ты пришлешь мне холста на белье, то избавишь меня от необходимости влезать в долги». Понятное дело, мать послала холста, удивительно часто посылала она в город холст на белье; но в те дни, когда в ней пробудилось религиозное чувство, пелена спала у ней с глаз, и она поняла, что холст Элесеус продает, а деньги тратит совсем на другое.
Отец тоже понял это. Он никогда и словом не обмолвился об этом, он знал, что Элесеус у матери – любимчик и что она плачет об нем и кручинится; но двурядная тканина исчезала кусок за куском, и он сообразил наконец, что ни одному человеку в мире не сносить за свою жизнь столько белья. Здраво все обдумав, Исаак решил, что должен вмешаться, снова став мужчиной и главой семьи. Правда, упросить торговца послать телеграмму обошлось в копеечку, но зато телеграмма наверняка подействует должным образом на сына, а кроме того, Исааку и самому было приятно прийти домой и рассказать Ингер, что в город послана телеграмма. На обратном пути ему пришлось тащить на спине еще и сундучок своей новой работницы, но он был полон такой же гордости и таинственности, как и в тот раз, когда возвращался домой с золотым кольцом…
Чудесное настало время, Ингер прямо не знала, что бы ей такое еще сделать хорошего и полезного, и говорила мужу, как когда-то прежде: «Как это ты со всем справляешься!» Или: «Ты совсем изведешься!» Или же: «Ну уж нет, иди-ка скорей домой и перекуси, я напекла тебе вафель!» Чтоб порадовать его, она спросила:
– Любопытно, для чего ты припас эти бревна и что затеваешь строить?
– И сам еще хорошенько не знаю, – напыжившись, ответил он.
Все пошло как в былые, давние времена. А после того, как родился ребенок и оказалось, что это девочка, крупная девочка, хорошенькая и с правильным личиком, – после этого надо быть камнем или же собакой, чтоб не возблагодарить Бога. Но что же он собирался строить? Вот уж будет теперь Олине о чем порассказать, побегав по соседям: пристройку к избе, еще одну избу. И то сказать, народу в Селланро стало куда как много: взяли работницу, да ждут домой Элесеуса, да прибавилась еще новенькая девчоночка – старая изба будет теперь вместо клети, больше она ни на что и не годится.
И конечно же, в один прекрасный день ему пришлось все рассказать Ингер, ей и так уже не терпелось все выведать; и хотя Ингер, скорее всего, уже и знала тайну от Сиверта – они частенько шушукались друг с дружкой, – она все-таки страшно удивилась, всплеснула руками и сказала:
– А не врешь?
Весь сияя от внутреннего довольства, он ответил:
– Ты столько натащила новых ребят в усадьбу, надо же мне о них позаботиться!
Мужчины каждый день уходили ломать камень для каменной стены новой избы. Каждый старался перещеголять другого, один молодой и крепкий – налитые мышцы, глаза, быстро определяющие места для удара и быстро отыскивающие подходящий камень; другой – пожилой, медлительный, длиннорукий, с чудовищной силой наваливающийся на лом. Наломав большую кучу, они давали себе передышку, ведя неспешную беседу.
– Да, – сказал сын.
– Интересно, сколько он просит.
– Ага.
– А ты не слыхал?
– Нет. Слыхал, что двести.
Отец подумал с минуту и сказал:
– Как по-твоему, сгодится этот камень на фундамент?
– Смотря по тому, собьем ли мы с него эту вот горбушку, – ответил Сиверт и, поднявшись с земли, протянул отцу молот, а сам принялся колотить по камню кувалдой. Он раскраснелся и вспотел, вытягивался во весь рост и с размаху опускал кувалду, снова выпрямлялся и снова опускал кувалду, и так двадцать раз подряд. Он не щадил ни инструмента, ни себя, работа была тяжелая, рубашка у него вылезла из штанов, живот обнажился; каждый раз, чтоб размахнуться посильнее, он приподымался на цыпочки. Двадцать ударов.
– Давай посмотрим! – крикнул отец.
Сын остановился и спросил:
– Есть трещина?
Они легли на землю и осмотрели камень, осмотрели этого сумасброда, эту скотину, – нет, трещины не было!
– Давай я попробую молотом, – сказал отец, вставая.
Эта работа еще труднее, вся на силе, молот разогрелся, сталь зазубрилась, рукоятка расшаталась.
– Рукоятка соскочит, – сказал Исаак и остановился. – Больше не могу. Сил не хватает. – Хотя сам он, конечно же, не думал, что сил у него не хватает.
И отец, этот кряжистый, непритязательный, полный терпения и доброты человек, предоставил сыну нанести последние удары и расколоть камень.
– Вот он и раскололся надвое. Пришлось-таки тебе с ним повозиться! – сказал отец. – Гм. А из Брейдаблика-то ведь может выйти толк.
– И мне так кажется, – сказал сын.
– Ежели осушить да распахать болото.
– Да избу подправить.
– Ну, понятно, избу подправить. Работы там будет невпроворот, что и говорить. Не слышал, мать не собиралась на праздник в церковь?
– Вроде собиралась.
– Та-ак. Надо посмотреть как следует, не найдется ли где хорошая приступка для новой избы. Нигде не видал?
– Нет, – сказал Сиверт.
Они опять принялись за работу.
Дня через два оба пришли к решению, что камней на стену хватит. Был вечер пятницы, они сели передохнуть и опять разговорились.
– Как по-твоему, – сказал отец, – не прикинуть ли нам насчет Брейдаблика?
– Зачем? – спросил сын. – На что он нам?
– Да сам не знаю. Там школа, и расположен он как раз посередке.
– И что из того? – спросил сын.
– Сам не знаю,