Примерно через час домой вернулась мама.
— Джон? — встревоженным голосом позвала она. — Джон, ты у себя?
Я сбежал вниз по лестнице и бросился в ее объятия.
— Слава богу, с тобой все в порядке, — сказала она. Мама долго обнимала меня, и я чувствовал, что она дрожит.
Я хотел спросить ее, евреи ли мы, но рассудил, что это в любом случае ее обидит, ведь окажись это правдой, то я напомню о ее врожденном недостатке, а если нет — на что я до сих пор надеялся — она может обидеться, что я так плохо думал о ней.
— Мне кажется, что с тобой сегодня случилось что-то неприятное, — сказала она, пытаясь сохранить самообладание. — Тебе не причинили никакого вреда?
— Нет, мама.
— Никто тебя не тронул?
— Нет.
— Точно?
— Да.
— Ты, наверное, испугался.
Я покачал головой, и она спросила:
— А Полуночник дома?
— Он, наверное, на сторожевой вышке в саду.
— Слава богу!
Она задумчиво опустила глаза и попросила:
— Набери мне воды в кастрюлю. Я приготовлю ужин. Горячая еда — как раз то, что нам нужно.
Я глубоко вздохнул и сказал:
— Сеньор Поликарпо умер.
— Я знаю, Джон, я видела Жозефину. Мы позже поговорим о том, что все это значит для нас.
— Мама, если я… если бы я был евреем. Я бы… я бы…
Я не знал, что сказать дальше, и замолчал.
Мама подняла руку, прося подождать секунду, и сняла свою черную шаль. Положив ее на кресло, она вернулась ко мне. Она обхватила руками мою голову и поцеловала меня в лоб.
— Ну, Джон, если бы ты был евреем… Что именно ты хочешь узнать?
Она была удивительно спокойна, хотя я ожидал, что она впадет в истерику. Но вместо этого она ободряюще улыбнулась мне.
— Если бы я был евреем, я бы знал об этом?
— Хороший вопрос, Джон, и я, конечно, на него отвечу. Но сначала расскажи мне подробно, что произошло с тобой сегодня? Я должна знать.
— Нет. Сначала ты ответь на мой вопрос.
Она вздохнула, уступая моему любопытству. Я и представить себе не мог, каким огромным облегчением для нее было открыть мне, наконец, правду.
Теперь я знаю, что многие ее причуды, особенно непрестанные опасения, что подумают другие, и упорное требование соблюдать правила приличия, были прямым следствием постоянного стремления скрываться — как внутри дома, так и снаружи.
Вероятно, необходимость лгать своему собственному ребенку казалась ей иногда жестокой.
— Сядь со мной, Джон, и я отвечу на все твои вопросы, — ласково сказала мама. Она настояла, чтобы я сел в папино кресло. — Ты теперь такой тяжелый — если посадить тебя на коленки, ты меня раздавишь, — засмеялась она.
Она посмотрела на меня так, словно была очень рада просто видеть меня живым и здоровым.
— Джон, мы… мы ждали, когда ты немного подрастешь, чтобы все сказать тебе.
— Так значит я еврей? — Я еще наделялся на то, что всему найдется более разумное объяснение.
— Все не так просто. Есть… как бы это сказать… Есть люди, происхождение которых нельзя определить однозначно.
— Они — не христиане и не евреи?
— Верно. Возможно… возможно, мне лучше начать с истории. Давным-давно, еще до твоего рождения…
— Дедушка Жуан вернулся из Константинополя, — прервал ее я. — Его предки были евреи. Они бежали от инквизиции. Людей сжигали. Я все это знаю.
— Кто тебе это сказал?
— Луна и Граса. Я был в их доме, когда пришел этот колдун.
— Да, я знаю. Они встретили меня на рынке.
— Если ты знаешь, что они мне сказали, зачем тогда спрашиваешь?
— Нет, Джон, они сообщили мне очень мало. Они сказали, что ты вел себя храбро, как настоящий мужчина, и что они открыли тебе некоторые тайны, — улыбнулась мама.
— Они чего-то лишили меня? — нетерпеливо спросил я.
— Кто?
— Евреи.
— Какие евреи?
Я пожал плечами.
— Понятия не имею. Но ты же понимаешь, о чем я говорю.
— Совсем не понимаю.
Я хотел как можно деликатнее намекнуть на то, что мой кончик могли покалечить. Я сказал:
— Ну, я не знаю, что они могли взять. Рога, например.
— Рога?
— С одного места… с головы. Отрезали их.
— Прошу тебя, Джон, сейчас не время для сказок Полуночника. Ты ведь не козел. Хотя порой и пахнешь, как он, — она улыбнулась собственной шутке, и это меня ужасно разозлило.
— Прости, Джон, — сказала она. — Я знаю, что это глупо, но я хотела, чтобы ты успокоился.
— Может быть, они взяли что-то другое?
— Что именно?
— Ну, с моего кончика, — заерзал я от смущения.
— А, теперь я понимаю, куда ты клонишь. Да, когда тебе было восемь дней от роду, пришел хирург и срезал маленький ненужный кусочек кожи с твоего… твоего кончика, как ты мило выразился.
Она говорила так, словно это был пустяк, но я, видимо, побледнел, потому что она поспешила заверить:
— Очень маленький кусочек. Он тебе не нужен, уверяю тебя. В этом месте у тебя все в сохранности.
— Зачем срезали этот кусочек кожи?
— Таков наш обычай. Приходит хирург и, пока ребенок сидит у отца на коленях, срезает кусочек кожи, который прикрывает это место. Он называется крайней плотью.
— Это больно?
Она пожала плечами.
— Наверное. Ты плакал. Мы смазали твои десны бренди, чтобы смягчить боль.
— Напоили меня бренди, чтобы отрезать кончик моего пениса?
Она шлепнула себе рукой по коленке.
— Это был крошечный и ненужный кусочек кожи.
— А у отца он есть?
— Да.
— Но почему ему не срезали этот кусочек?
— Джон, твой отец — это отдельный разговор. Может, сначала мы обсудим что-то одно.
— Ты разрешила мне спрашивать о чем угодно.
Она вздохнула:
— Послушай, Джон, боюсь, что твой отец — не еврей, — она отвела взгляд, словно это признание было неприятно для нее.
Но меня это ничуть не огорчило, напротив, я почувствовал облегчение.
— Тогда я только отчасти еврей.
— В известном смысле.
— Наполовину шотландец, наполовину еврей?
— Правильней было бы сказать наполовину шотландец, наполовину португалец. И, конечно, наполовину христианин, наполовину еврей.
— Но, мама, во мне не может быть четыре половины.
— Действительно, Джон, я всегда считала, что в тебе — сразу несколько мальчишек, и каждый новый несноснее предыдущего. Честное слово, со шмелем и то легче говорить, — покачала она головой. — Послушай, ты одновременно португалец и еврей. Как я. И одновременно христианин и шотландец, как твой отец. — Она наклонилась ко мне. — Но в этом-то и заключается вся сложность: евреи считают, что вера наследуется по матери. Так что, по нашим законам, ты полностью еврей, и христиане согласны с этим. Говорят, что одна капля иудейской крови делает человека полным евреем.