— Я вызываю Бенджамина Сиксеса…
Я снова приподнял занавеску.
— …еврейского демона, живущего в этом проклятом доме, выйти ко мне и исповедоваться. Я обвиняю его в измене португальскому народу и в сношениях с дьяволом. И приговор ему — смертная казнь!
Луна оттащила меня от окна.
— Делай, что говорю, Джон!
Я повернулся к Грасе, более спокойной из двух сестер. Она плакала. Бросившись к Луне, она обняла ее. Сестры обменялись вполголоса парой фраз, и Луна нежно взяла меня за руку.
— Это очень серьезно, — прошептала она. — Делай, что я говорю. Мы все в опасности. Сиди очень тихо, — сказала она мне, а я, по ее просьбе, повторил этот приказ Полуночнику.
Когда шум снаружи утих, мы подумали, что колдун уводит свою толпу. Но мы ошиблись!
— Граса и Луна Оливейра! — пронзительно крикнул он. — Я приказываю вам выйти и покаяться в своих грехах! Я обвиняю вас в измене. Вы должны умереть, чтобы дать жизнь Христу.
Граса закрыла руками рот, чтобы сдержать крик ужаса.
— Я призываю еврейским блудницам выйти и исповедаться в своих грехах. Откройте свои утробы Христу и впустите его перед своей смертью. Готовьтесь, ибо вас сожгут, привязав к столбу.
Казалось, что его угрозы вонзаются в нашу дверь как ножи; я испугался, что он только одним голосом может сорвать засов, и тогда толпа схватит нас.
Луна прошептала:
— Что делать, если он вломится в дом?
Полуобезумевшая Граса что-то бормотала себе под нос на смеси португальского и другого непонятного мне языка. Я уловил слово «Адонаи».
Что-то стало вскипать внутри Полуночника, сначала слабо, а потом все сильнее.
— Джон, скажи мне точно, что говорит эта гиена, — прошептал он.
Судя по тому, что он назвал Лоренцо Рейса гиеной, Полуночник, даже не понимая его слов, почувствовал, что это — дурной человек. Не успел я ответить, как этот негодяй стал барабанить в дверь и дергать за ручку. От страха Граса обмочилась на пол.
— Продолжай молиться, сестра — шепнула ей Луна.
Полуночник встал, сбросил башмаки и схватил кочергу, стоявшую у камина. Подняв ее над плечом словно копье, он бросился к двери.
— Не открывай! — крикнул я.
Он кивнул мне и пригнулся, не сводя глаз с дергавшейся дверной ручки.
Лоренцо Рейс говорил через дверь:
— Граса и Луна Оливейра, вы должны понять, что такое грех. Вы должны умереть, чтобы жил Христос. Вы должны погибнуть в горящем сердце Сына Человеческого.
Толпа загалдела, словно стая чаек. Но вскоре мы услышали, как они уходят. Полуночник подошел ко мне, и мы усадили сестер в кресла, убеждая их выпить холодного чаю. Граса поперхнулась и бросилась наверх. Я хотел было пойти за ней, но Луна удержала меня:
— Ты только смутишь ее. Останься здесь.
По просьбе Полуночника я стал переводить ему злобные слова колдуна. Но он не понимал их значения, а я не мог объяснить, так как сам едва понимал, о чем идет речь.
— Джон, выслушай меня внимательно, — попросила Луна. — Я знаю, все это, наверное, кажется тебе довольно странным, но…
Она остановилась на полуслове. Было слышно, как Рейс вызывает сеньора Поликарпо, колесного мастера, выйти и предстать перед его судом вместе с женой и детьми. Меня потрясло то, что он знал их по именам. Вероятно, он следил за всеми нами.
Полуночник держал Луну за руку, и мы слушали череду проклятий в адрес семьи Поликарпо. Потом воздух пронзил чей-то крик.
Колдун был уже недалеко от моего дома. Я вынул из кармана ключ и зажал в кулаке.
Хотя я был уверен, что запер дверь, но мое сердце упало от страха: Фанни была в саду.
— Нам нужно домой, — заявил я Полуночнику.
— Нет, Джон, твое появление только распалит его.
— Но Фанни… Она наверняка начнет лаять, и они могут причинить ей вред.
— Нет, я запрещаю тебе уходить. Фанни придется позаботиться о себе самой.
Я слышал, как колдун кричал с улицы:
— Мария Зарко Стюарт, Джеймс Стюарт и Джон Зарко Стюарт, я приказываю вам выйти на улицу и ответить за свои преступления перед народом Португалии. Я призываю вам вывести африканского язычника…
Я метнулся к двери, но Полуночник грубо схватил меня за руку и велел стоять на месте.
Луна сказала:
— Я объясню, почему тебе нельзя выходить, Джон. Присядь на минуту!
Я послушался, но она не успела ничего сказать, поскольку снова раздались вопли колдуна:
— Джон Зарко Стюарт, ты не уехал из Порту, как я тебя просил. Так узнай теперь, что значит умереть за любовь. Ты пройдешь очищение огнем, и я верну тебя Господу таким же невинным, каким ты был в день своего рождения.
Он стал угрожать смертью моим родителям. Мы молча ждали окончания его тирады. Но он больше ничего не сказал. Толпа по-видимому, свернула за угол.
— Джон, выслушай меня внимательно, — сказала Луна. — При обычных обстоятельствах я бы попросила твоих родителей рассказать тебе об этом, но после того, что случилось…
Она встала, выпила глоток чая и пригладила седую прядь.
— Ты знаешь, кто такие евреи?
— Моисей был евреем.
— Правильно.
— И у него были рога. И хвост. — Догадываясь, что последует за этим, я закричал: — Но у меня нет ни рогов, ни хвоста, так что я не могу быть евреем!
— Не повышай, пожалуйста, голос.
— Я не могу быть евреем! — закричал я еще громче.
— Джон, мы позволяли тебе так думать о Моисее. Прости нас. Возможно, это было неправильно, но у нас не было выбора. Мы не хотели, чтобы ты рано или поздно догадался. Но послушай меня: между евреями и христианами нет никаких физических различий, кроме одного. У тех мальчиков, которые получили Завет, маленький… маленький… не знаю, как правильно… Я хочу сказать, что…
— Что такое Завет? — перебил я.
— Ты сбиваешь меня с мысли.
— И хорошо! Не хочу об этом говорить.
Я отчаянно желал, чтобы все было как раньше. Я хотел, чтобы Даниэль был жив, а Виолетта — счастлива. Мне хотелось подражать птицам на нашем пруду и бегать наперегонки с Фанни.
— Ты должен выслушать, — попросила Луна, беря меня за руки. — У мальчиков берут кусочек кожи с… между ног, с самого кончика…
— Что еще за кусочек кожи?
— Маленький колпачок. Его срезают еврейским детям, когда им всего восемь дней от роду.
— Но у меня ничего не срезали. У меня никогда не было никакого колпачка.
— Может быть, но это не меняет того, что я хочу сказать.
— Но что вы хотите сказать? Вы говорите какие-то глупости.
— Джон, если ты еще раз повысишь голос…
Она взглянула на Полуночника и сказала, старательно выговаривая слова: