Читать интересную книгу Речитатив - Анатолий Постолов

– Девичья! – с ехидством произнес Григорий и бросил на Юлиана полупрезрительный взгляд. – Неужели не догадываетесь. Что-то у вас с воображением туго.

– Опять вы за свое. А почему бы не представить себя косарем на лугу. Осень. В символическом смысле – осень жизни, но какое же это удовольствие собирать плоды трудов своих. Помните, как у Чехова – косари на степном раздолье. Упоение трудом, мысли о том, что вот эти колоски помогут пережить нелегкую зиму… И пусть жара, льется пот, оводы да комары кусают, но внутренняя убежденность в необходимости этой работы перетягивает на свою сторону… Вам такая картина разве не нравится?

– Мне? Нравится. Не картинка, а просто сказка. А вот вы мне скажите, как вам такой натюрморт: это не вы, а старуха с косой урожай собирает. И вы уже не косарь, а ужом в траве катаетесь и норовите ускользнуть от нее – да старая блядь проворнее.

– За что ж вы ее так? Просто старая женщина с одним маленьким недостатком.

– Каким еще недостатком?

– Всегда появляется не вовремя: то слишком рано приходит, то опаздывает.

– Опаздывает – это же хорошо.

– Не скажите… иной раз люди просят, чтобы она их мучения прекратила…

Юлиан замолчал, чувствуя что невольно залезает в лабиринт безнадеги, из которого пытался вызволить пациента, но как-то незаметно сам заразился его пессимизмом.

– А после семерки уже можно не рыпаться. Восемьдесят – это как последний шаг перед пропастью, – хорошо поставленным голосом профессионального чтеца закончил Григорий.

– Да будет вам. Люди, доживая до восьмидесяти лет, считают себя счастливчиками. Почтенный возраст, можно сказать, патриарший, и, потом, восьмерка, если ее в горизонтальной плоскости представить, – это знак бесконечности. Вот какая сильная символика. Вы вспомните, что о своем отце недавно говорили, а теперь себе же противоречите.

– Доктор, мой папа как редкоземельный элемент, таких раз-два и обчелся. Дай-то Бог, чтоб я по его стопам пошел, но душа моя чует – не обойти восьмерку, это ведь, вы только присмотритесь, двойная удавка, а будет она горизонтальной или вертикальной – на ее удушающую сущность этот факт никак не влияет. Но даже если вы восьмой десяток перешагнули, то в девяносто уже полный откидон.

– Ну, не скажите, вы только представьте себе, что вы все же перешагнули этот порожек, и вы уже долгожитель. Еще немного – и о вас газеты начнут писать…

– Не могу, – развел руками Григорий, – не могу представить, потому что на том этапе уже ничего кроме отходов фармацевтической промышленности, которые моя толстая кишка выбрасывает, представить не могу. Одно утешает – все равно себя узнавать не буду, разве что… прочитаю в газете какой-нибудь некролог и буду думать, что это про меня пишут…

Терапия

Он замолчал, поглядев на Юлиана с угрюмой решительностью камикадзе. Юлиан только головой покачал:

– Ну и ну! Вы даже меня заразили своим пессимизмом. Но расслабиться сейчас – значит превратиться в покорного кролика перед раскрытой пастью удава. Не для этого мы с вами на Тихом океане свой закончили поход. И поскольку вы пришли ко мне добровольно, а я в объявлении обещал чудесное исцеление, то мне придется прибегнуть к самой крайней мере, то есть, к шоковой терапии.

– Это как? – напрягся Григорий.

– Я вклиниваю в свои сеансы небольшие музыкальные отрывки, наполненные сжатой, но очень информативной нотацией, что, по моему замыслу, должно резко поменять оценку событий, на которых вы так зациклены. В психологии это называется суггестивно-речитативной терапией… – красиво врал Юлиан, внутренне посмеиваясь, так как идея и терминология у него появились минуту назад. – Я включу сейчас музыку, вам хорошо знакомую. Битлы. «Yesterday». И под эту мелодию вы…

– Доктор, я плакать начну… – всхлипнул пациент.

– Не начнете. Слушая Битлов, постарайтесь сосредоточится на другой идее. Знаете, был в свое время такой популярный мюзикл «Энни», по-русски «Анюта» или «Аннушка» – как угодно. Там есть одна песенка, думаю, что вы ее слышали, она одно время очень часто звучала в эфире. Начинается она так:

Tomorrow, tomorrow, I love you tomorrow, You're only a day away… [10]

– Повторяйте эти слова вначале мысленно, а потом по моей команде вслух. Пусть битловское «Вчера» будет поглощено Анютиным «Завтра». Поймите простую вещь: смысл вашего истерического состояния – в неумении перешагнуть условную канаву между возрастными декадами. Вы оказались под пятой цифры, потому что подгоняете ее под свою таблицу, а окажись вы представителем исчезнувшего народа майя, у которого в ходу была двадцатиричная система исчисления, вы бы полтинник проскочили, как комар через тюремную решетку. Расслабьтесь, вы придавили себя к земле, вы мне напоминаете галапагосских огромных черепах, еле несущих собственный панцирь. Постройте свою медитацию на вашем собственном примере: вы сидите на скаковой лошадке, и она очень хорошо чувствует, какие яйца по ее крупу елозят: налитые, как антоновка, или сморщенные, как моченая слива. И в зависимости от этого ощущения – либо вы будете управлять лошадкой, либо она вас понесет прямо к обрыву и сбросит в омут, где вы станете добычей грудной жабы и кровососущих пиявок.

Юлиан включил запись. Это была оранжировка знаменитой битловской песни, сделанная большим симфоническим оркестром. С первых тактов возникло нарастающее скрипичное крещендо, словно все струнные одновременно начали раскручивать лассо над головой обреченно бегущего по кругу Григория… Этот музыкальный взлет неожиданно оборвался, и после короткой паузы, поддержанная гитарой и ударными, зазвучала битловская мелодия.

Крупная слеза скатилась по щеке пациента. Он бросил умоляющий взгляд в сторону Юлиана. Юлиан отрицательно покачал головой.

– Мысленно твердите эти слова. Во спасение. Во имя светлого завтра. Вопреки страху и фиксации на цифре: «Tomorrow, tomorrow, I love you tomorrow…» А теперь повторяйте за мной…

– Tomorrow, tomorrow, I love you tomorrow, – еле шевеля губами, гундосил клиент.

– Вдумчиво, вдумчиво… Вы не здесь, вы уже там, в этом туморроу. Роковая цифирь из вчера преобразилась в нечто цветущее, темпераметное, насыщенное брызгами фонтана вечной молодости и ярким солнечным светом. Все главное и лучшее в жизни произойдет завтра, и ради этого стоит выбросить из головы мысли о старости. Ваши пятьдесят – это легкое препятствие для вашей лошадки, надо только не паниковать, а, как опытный наездник, представить себя одним с ней целым, прильнуть к ней всем телом, перед тем как она возьмет барьер. И последующие барьеры: в шестьдесят, и в семьдесят, и в восемьдесят… Нет расквашенного самосожаления с обильным пусканием слез и соплей… Вы не хороните себя, а возрождаетесь для новой жизни. А теперь давайте вместе…

И Юлиан, сам ощущая себя наездником, словно пришпорил своего белого арабского скакуна, и они запели на два голоса почти в унисон, разве что у цеховика Григория то и дело происходил ритмический перелет, и в его «тумору» появлялось лихое «бум-ца-ца» ресторанного репертуара:

Tomorrow, tomorrow, I love you tomorrow, You're only a day away…

Музыка смолкла. Но в воздухе еще царил легкий зуд фонтана молодости, кристаллики его искристой пыли играли всеми цветами радуги, напоминая водяной ореол над петергофским Самсоном, побеждающим льва.

Григорий, вытараща глаза, сидел неподвижно, затем он резким движением взъерошил волосы и посмотрел на Юлиана. В его облике что-то поменялось. Будто частицы этой водяной прохладной пыли и впрямь переселились в него.

Дрожащими пальцами он достал из кошелька сто долларов и положил на журнальный столик.

– Сдачи не надо, – торжественно произнес он. – Я хочу пригласить вас на свой юбилей. Гуляем в «Кристалле». Из Москвы приедет Шуфутинский. Клянусь. И Любочка Успенская обещала. Такой полтинник закачу– стены закачаются.

Голос Григория как-то незаметно набирал силу и сочность. Он выпрямил грудь. Глаза его смотрели спокойно, куда-то исчезла прыгающая в зрачках тревога и обреченность.

– Я бы пришел, – сказал Юлиан. – Но не могу. По этическим соображениям, понимаете? Да и вы на меня смотреть, как на приятеля, не сможете. Словом, лучше не стоит.

Григорий понимающе поднял руки. Слегка пятясь, он придвинулся к двери, неожиданно хлопнул в ладоши и, словно делясь с Юлианом только им обоим понятной тайной, пропел:

Тумору, тумору я лав ю тумору…

Ю онли э дэй эвей…

Хаши

Буквально на следующий день после выхода газеты с объявлением Юлиану стали названивать старые знакомые и даже люди, о существовании которых он догадывался, но не знал, в каком из параллельных миров они обитают. Все эти знакомцы и полузнакомцы проявляли осторожное любопытство, расспрашивая о магических возможностях комнаты. Никто из них, однако, не вызвался наведаться в качестве пациента. Юлиан, рассказывая о новом, но еще малоопробованном методе лечения, предупреждал, что комната вытягивает из человека все его тайные, глубоко запрятанные проблемы. «Это почти что операционное вмешательство, липосакция из области души», – говорил Юлиан, и любопытные как-то сразу незаметно таяли и разбегались по своим параллельным мирам.