что?
Тон не слишком любезный. И в ее сторону он даже не глянул. Ну ладно, лиха беда начало.
– Вы, наверное, забыли. Вы же лечили меня весь последний месяц в лицеуме. Как эту птицу вчера. Чем я была больна?
– Больна? Нет. Ты умирала с голоду, – глядя на огонь, отозвался крайн.
– Так я и знала, – выпалила Фамка, радуясь, что ее умозаключения подтвердились, – этот ваш жест, рукой за плечо. Отругаете, а потом до-олго есть не хочется.
– Полагаешь, вид твоего истощенного мертвого тела доставил бы мне удовольствие?
Фамка представила свое мертвое тело в белом Зале для упражнений в версификации и передернулась.
– Возможно, людям нравится наблюдать, как умирают дети. Мне – нет. Но, судя по числу детей, умерших в Норах прошлой осенью…
Так, теперь его надо срочно отвлечь, а то опять начнет про крыс и навозных личинок. Выручила Жданка.
– Разве ж мы дети, – заявила она, высунувшись из-за печки, – у нас в Норах никаких детей не бывает. Либо младенцы, либо взрослые.
– И преимущества такой системы воспитания видны невооруженным глазом, – неприятным голосом сказал крайн.
Фамка сжала губы и отошла. Обида обожгла ее, горькая старая обида, которую ничто не могло ни утолить, ни заслонить. Черная кость, нечистая кровь… Кто твоя мать? Корзинщица? Фи! А отец? Нет отца? Понятненько. Или еще проще: где живешь? Ах, в Норах… Ну и ступай в свои Норы, нечего тут среди порядочных людей ползать. Благородному крайну не то что говорить с тобой, глядеть на тебя зазорно.
* * *
Между тем благородный крайн соскучился у печки и отправился на улицу, кормить-прогуливать свою птицу. Жданка, которая не умела долго сердиться, увязалась за ним. В избушке остались двое – Фамка и ее обида. Обида копилась, крепла, так что к обеду всегда сдержанная Фамка просто кипела. Котелок с похлебкой для крайна не подала, а грохнула на стол, так что по столешнице расплескалась густая жижа. Грохнула и поскорей ушла в темный угол.
– А ну-ка, вернись.
Крайн внезапно очнулся от своих возвышенных дум и снизошел до мира простых смертных. Сейчас будет выговаривать за грубость. Фамка покорно вернулась, подошла ближе, сгорбившись, втянув голову в плечи.
– Дай руки. Обе.
Фамка исподлобья покосилась на протянутые к ней костлявые клешни с длинными узловатыми пальцами.
– Зачем?
– Так надо.
– Они грязные.
– Ничего. Я выдержу.
Мог бы и не глядеть на нее в упор своими жуткими затягивающими глазищами. Фамка все равно бы послушалась. И ничего не почувствовала. Ни жара, ни холода, ни боли. Руки как руки, сухие, шершавые, цепкие. Ее собственные, заскорузлые от работы лапки просто лежали в его неподвижных ладонях. Вот только лучше бы он на нее не смотрел.
– Я не умираю, – сказала она, желая, чтоб все это поскорей кончилось, – и у меня ничего не болит.
Но крайн смотрел, и лицо его медленно смягчалось. Губы сложились в слабое подобие обычной, не драконьей улыбки.
– Ну надо же, – задумчиво протянул он, – даже лучше, чем я думал. Иди сюда, рыжая, полюбуйся на свою подружку.
Жданка, не заставляя себя ждать, подскочила к ним и тоже уставилась на Фамку.
– Ух ты!
– Нравится?
– Еще бы! А как это?
– А вот так, – насмешливо сказал крайн и разжал пальцы.
Фамка так и осталась стоять столбом.
– Расскажи ей.
Жданка запрыгала, не в силах стоять спокойно.
– У тебя волосы – во, во-от такие! Глаза – во, черные-пречерные! И сама ты такая вся… ну такая… – Жданка встала на цыпочки, выпятила грудь, попыталась пройтись павой, но споткнулась и едва не грохнулась носом об стол.
Крайн смотрел на нее и откровенно забавлялся.
– За князя тебя выдадим, госпожа Хелена. Или за принца. Будешь княгиней – вспомни о нас, сирых и убогих, – заявил он, принимаясь за остывающую похлебку.
Маленькая, сутулая, востроносая Фамка закусила кончик тощей косицы.
– Ну и чё это было?
– Воплощение. То, что должно быть. То, что могло бы быть, если бы…
– Если бы что?
– Если бы тебя кормили досыта и не морили работой.
– Никто меня не морил. Я сама…
– Если бы вы жили в доме, а не мерзли в развалившемся курятнике.
– И вовсе это не курятник…
– Если бы хоть один человек любил тебя.
– Но мать…
– Если бы твой отец не бросил твою мать еще до твоего рождения.
– Он не бросил. Его убили во время первой осады.
– Если бы не эта проклятая война.
Тут уж Фамка не нашлась что возразить. Стояла, насупившись, грызла кончик косы.
– Ой, – встряла Жданка, – а можно мне? Я тоже хочу, ну… это… воплощение.
– Не стоит труда, – усмехнулся крайн, вытягиваясь на лежанке. – Я тебя и так насквозь вижу.
– А что? Что видите-то?
Крайн приподнялся на локте, поманил ее к себе.
– Тебя, рыжая, не достоин ни один принц, – шепнул он в давно не мытое ушко, – чистое золото внутри и снаружи. Замуж – только за прекрасного крайна.
Жданка радостно засмеялась.
– А теперь отстань от меня, я спать хочу.
* * *
– Ну вот, – тихо ворчала Фамка, собирая ужин и косясь на желтое черепообразное лицо на лежанке, – безумно прекрасный крайн у нас уже есть. Осталось где-то раздобыть принца.
– Так это же совсем просто. Давай Варку попросим, – предложила Жданка, – настоящий принц, даже еще лучше.
– Ну чё Варка-то? Чуть что, так сразу Варка, – хрипло сказали с порога. Настоящий принц приволок охапку дров, грохнул у печки.
– Да вот, Фамка за тебя замуж хочет, – ляпнула Жданка.
Варка поперхнулся. Исхудавшее, но все еще безупречное лицо искривилось, будто ему насильно натолкали полный рот горькой полыни.
– И ты туда же! – простонал он. – Уж от кого, от кого, а от тебя я не ожидал…
Конец фразы заглушил язвительный хохот застывшей в дверях Ланки.
– Тихо, – цыкнула на нее Жданка, – разбудишь.
Но крайн спал крепко. Фамка ничего объяснять не стала. Вытерла руки о подол заношенной юбки, молча ушла за печку, а уж оттуда прошмыгнула в чуланчик. В чуланчике было холодно и темно. Фамка нащупала старый сундук, села, погладила скользкую крышку. На крайна она уже не злилась. Все-таки он заботился о ней тогда, в Липовце. О Фамке мало кто заботился. Такое она ценила и никогда не забывала.
Но Варка, с которым плечом к плечу они протянули два тяжких месяца… Который никогда не давал понять, что она ему не ровня… Который всегда вступался за нее… И вдруг такое отвращение. Но ведь он не со зла. Просто сказал, что думал. Дура. Ду-ура. Возомнила о себе. Синеглазого принца ей подавай. Правильно он разозлился. Черная кость, нечистая кровь – а туда