Ну а если кто не захочет уехать? — А эти — с угрозой — пусть пеняют на себя!.. Тут я вкрадчивым голосом спрашиваю: что, и детей в газокамеры будете кидать? — Ну, Андрей Донатович, подумайте, когда уничтожают крыс, разве думают о крысятах? — Понимаете, в отличие от нынешней, даже достаточно откровенной советской прессы, в лагере язык прямее и точнее. — Тогда, — говорю, — я буду против вашей православной России, хотя сам православный. Мне в большевистской тюрьме лучше сидеть, чем в вашей!
— Уважаемая Мария Васильевна! Расскажите, пожалуйста, что происходило на пресс-конференции президиума СП СССР, на которой вы присутствовали?
Розанова: — Ничего особенного не происходило. Я сказала: почему-то в журналах условно «левого» направления я вижу самые разные имена — еврейские, русские, армянские, а вот «Наш современник» я читаю много лет, и лишь однажды увидела стихи двух «иудеев» — это было в то недолгое время, когда к власти пришел Андропов и ходили слухи, что Андропов евреев любит. И я спросила Куняева, не кажется ли ему, что такая «принципиальная» позиция может некрасиво сказаться на их репутации. И Куняев начал с расшаркивания: он знает мой журнал, читал мои статьи, но уважаемая Мария Васильевна ошиблась — вот у нас есть свой еврей в редколлегии — Анатолий Салуцкий. У него в портфеле лежит много статей из Израиля… Вот и все, что было на этой пресс-конференции.
— Андрей Донатович! После Пушкина и Гоголя будете ли вы писать о других классиках — Достоевском, Лескове, Платонове и т. д.? Пожалуйста, пишите!
Синявский: — О Пушкине и о Гоголе писал не Синявский, а Абрам Терц. Это «проза Абрама Терца», то, что я называю «фантастическое литературоведение». А в других вещах я выступаю просто как Синявский. Под именем «Синявский» я выпустил книгу о Розанове. Наверное, будет и то, и другое. Но я не думаю, что Абрам Терц станет писать о Достоевском. Просто я не люблю работать однообразно.
— Известна отрицательная оценка ваших «Прогулок с Пушкиным» Солженицыным. Ваше отношение к личности и творчеству Солженицына.
Синявский: — Для меня Солженицын неоднозначен. Я глубоко чту его ранние вещи — такие, как «Один день Ивана Денисовича». Великая книга — «Архипелаг ГУЛАГ», которая показала Западу в полном объеме, что такое лагеря. Но Солженицын периода эмиграции — это совсем не тот Солженицын. Я не разделяю многие взгляды, которые он высказывает, и жалею, что его публицистика сейчас не появляется в России — Солженицын запретил ее здесь печатать. Я думаю, он специально запретил, чтобы не произвести дурного впечатления на либералов. В частности, его очень важная статья под названием «Наши плюралисты» — по сути подготовка книги Шафаревича «Русофобия». Бондаренко в «Литературной России» взывает в пространство: почему-то кто-то нам запрещает печатать «Наши плюралисты», а ох как нужна именно сейчас эта статья! Но только он не говорит, кто запрещает — не советская же власть, — нет, сам Солженицын! Также нет у меня восторженного отношения к его томам «Красное колесо». Что он сделал в первую очередь, когда приехал? Он сразу отринул от себя третью эмиграцию как «нечистую». Он сказал: вот честными были эмиграция первая и вторая, они сражались с оружием в руках, а третья эмиграция — трусы, беглецы, я из них — единственный изгнанник! И вообще они не имеют права судить о России, раз уехали — не рассуждайте! И, кроме того, он вообще «запретил» эмиграцию — сказал, что в течение двух-трех лет в России должна произойти нравственная революция и уезжать из России нельзя. С этой позицией я решительно не мог согласиться. А дальше — «Наши плюралисты». Смысл этой статьи — показать истинное лицо «русофобов». Нужен же «русофоб»! Понимаете, националистической идеологии непременно нужен «русофоб»!
— Уважаемая Мария Васильевна! Простите за нескромность, но какое родственное отношение вы имеете к Розанову? А ведь он писал антиеврейские книги. Был ли он прав?
Розанова: — Никакого родственного отношения к Василию Васильевичу Розанову я не имею, но он мне помог выйти замуж за Синявского, поскольку Андрей Донатович на мне женился исключительно из-за моей фамилии.
Синявский: — Видите ли, Розанов — великий мыслитель и писатель, но он не сторонник одной доктрины, он развивался, порой себе противореча. И так же менялись его взгляды на еврейский вопрос. Но я должен напомнить, что Розанов кончил своим «Апокалипсисом нашего времени», где принес евреям глубочайшие извинения за прежние антисемитские выпады и, как всегда, подался из крайности в крайность — заявил, что вообще евреи — самый лучший народ на земле. Вот на таких контрастах построен весь Розанов. Моя работа о Розанове в ближайшее время, может быть, выйдет здесь в издательстве «Книга».
— Скажите, пожалуйста, если человек, не обладающий, подобно вам, мировой известностью, и не гуманитарий, а, скажем, из мира естественных наук или инженер, приедет в Париж, сможет ли он найти круг общения среди русской эмиграции?
Розанова: — Понимаете, эмиграция, особенно в первый год — это как тяжелая страшная болезнь. Первое время я ненавидела буквально все. Я смотрела ослепшими от горя глазами и рассуждала о Западе примерно так же, как Василий Белов, уж простите! Я говорила: ненавижу французов, французы — народ скуповатый. И, утешая меня, Синявский говорил: ты посмотри, сколько здесь, в Париже, собак! Ведь если бы это были плохие люди — у них не было бы столько собак и кошек. Это был в какой-то мере довод. Должно было пройти время, чтобы я научилась видеть красоту этого мира и его целесообразность, гармонию. Это не значит, что в том мире нет проблем — он ими битком набит. Но со всеми своими проблемами они справляются гораздо лучше, чем мы. И я уже знаю, что если начинаются земельные работы среди Парижа — значит, повысился процент безработицы, и государство срочно отвлекает безработных на восстановление и реставрацию города.
Можно ли здесь прижиться? Можно, если хорошо войдешь во французскую среду, ассимилируешься. Инженеру это сделать легче. Проще всего — программисту. Программист — очень популярная в мире профессия, они всюду нужны. Филологи часто остаются безработными. Очень тяжело перенес отъезд и ленинградский актер Анатолий Шагинян. Он работает на «Свободе» звукооператором, финансово обеспечен, но как художник — кончен.
Синявский: — Я уехал, чтобы писать, так как было ясно, что здесь мне придется или замолчать, или — обратно в лагерь. Но мне кажется, если речь идет об эмиграции, никогда никому нельзя давать советы. Это сверхответственное решение, которое должно приниматься всегда индивидуально. Все равно, что