котором, собственно, и говорилось в Постановлении ЦК.
В 10 часов 31 января уполномоченный Особого отдела ОГПУ по полку доложил по линии ОГПУ об участии красноармейцев „в раскулачивании“. Через Особый отдел ОГПУ МВО информация проследовала в Наркомат по военным и морским делам — военные контрразведчики оценили „медынский инцидент“ как политическую ошибку. В дополнительном донесении начальник ОО ОГПУ МВО сообщил некоторые особенности данной акции: участие военнослужащих в проведении обысков, во время которых они похищали вещи и деньги, поедали отобранные у обыскиваемых продукты.
По результатам расследования нарком К. Е. Ворошилов направил в военные округа директиву, запрещающую привлечение войсковых частей к операциям изъятия или охраны выселяемых „кулаков“. Суть этой директивы была также изложена в приказе ОГПУ от 2 февраля 1930 года — в соответствии с ним привлекать войска для проведения подобного рода операций разрешалось лишь с санкции революционных военных советов военных округов или РВС СССР. Это положение не распространялось на некоторые округа, например, Средне-Азиатский, Северо-Кавказский, где активизировали свои действия националистические силы. В Дагестане, Чечне, Средней Азии, где в эти годы большой размах приобрело „повстанческое“ движение, боевые операции проводились силами войск РККА»[159].
В 1933 году указания о запрете использования армии в «раскулачивании» и прочих карательных и репрессивных акциях против деревни были оформлены в виде приказа РВС СССР — в нем, кстати, в очередной раз напоминалось о «медынском деле». Приказ оставался в силе на протяжении многих последующих лет, а «раскулачиванием» было поручено заниматься внутренним войскам ОГПУ.
* * *
В то же самое время органам военной контрразведки вновь официально разрешили выполнять их основную задачу. 9 августа 1930 года был подписан приказ ОГПУ об усилении борьбы со шпионажем, контрреволюционными и антисоветскими проявлениями в частях РККА, в соответствии с которым особым отделам предоставлялось право проводить «работу по линии шпионажа и контрреволюции» в районах комплектования территориальных частей — воинских формирований, создававшихся на основе территориально-милиционной системы, и категорически запрещалось «производить кому бы то ни было аресты военнослужащих, помимо особорганов».
Неудивительно: обстановка накалялась буквально на всех направлениях. К примеру, «на эстоно-советской и латвийско-советской границе функционировало большое количество разведпунктов и постов. В Изборске, Печорах, Дерпте, Абрене (латвийское название станции Пыталово), в местечке Зилуппе функционировали как разведывательные пункты, так и посты, что было связано с географическим положением этих населенных пунктов в непосредственной близости от границы с Советской Россией. Также активно действовали Голышевский, Ритупский и Покровский разведпосты. Вся их разведывательная работа координировалась разведывательными и контрразведывательными отделами Генерального штаба Эстонии и Латвии.
Основной задачей деятельности разведывательных отделов являлось собирание сведений об организации и происходящих реорганизациях РККА, о вооружении, маневрах, дислокации, передвижении войск, состоянии железных, шоссейных и грунтовых дорог, автотранспорте, авиации и морском флоте, а также добывание приказов, планов, фотоснимков, военных книг и журналов о РККА, РККФ и ВВС. В этих материалах были также заинтересованы разведки Германии, Великобритании, Франции и Польши, с которыми прибалтийские спецслужбы поддерживали чрезвычайно тесные контакты»[160].
Одиннадцатого августа 1930 года председатель ОГПУ при СНК СССР В. Р. Менжинский направил во все полномочные представительства циркулярное письмо, в котором говорилось, что внутренняя и зарубежная контрреволюция делает ставку на проникновение в армию, а потому, в связи с опасностью надвигающейся войны, необходима «перегруппировка сил». Высказав свое мнение, что с наибольшей эффективностью обеспечить безопасность РККА может только объединенный «сверху донизу… единый и мощный аппарат», включающий в себя подразделения Особого, Контрразведывательного и Восточного отделов ОГПУ, Менжинский предлагал полномочным представителям за две недели подготовить свои соображения по проектам штатов.
В итоге «в целях создания мощного и мобильного контрразведывательного аппарата, пригодного к работе как в мирное, так и военное время, приказом ОГПУ от 10 сентября 1930 года „О реорганизации особых отделов органов ОГПУ“, КРО и Восточный отдел ОГПУ были расформированы и влиты в Особый отдел. Обновленный ОО, который возглавил Я. К. Ольский-Куликовский, включал в себя следующие подразделения: 1-й отдел (начальник В. А. Стырне) — борьба со шпионажем, наблюдение за иностранными посольствами, консульствами и их связями, за национальными колониями в СССР; 2-й отдел (Н. Г. Николаев-Журид) — борьба с кулацкой, повстанческой, белогвардейской контрреволюцией, молодежными контрреволюционными организациями, бандитизмом и контрреволюционными организациями, связанными с заграницей; 3-й отдел (Т. М. Дьяков) — борьба с националистической и „восточной“ контрреволюцией, со всеми видами шпионажа со стороны государств Востока — Афганистан, Турция и Персия, наблюдение за соответствующими посольствами, консульствами и национальными колониями в СССР; 4-й отдел (Л. А. Иванов) — оперативное обеспечение штабов, частей и соединений РККА и РККФ, оборонного строительства и военно-учебных заведений. В марте 1931 года отделы были переименованы в отделения»[161].
Ольский (Ольский-Куликовский) Ян Калистович (1898–1937). Родился в польской дворянской семье; с 1914 года — член СДКПиЛ (Социал-демократия Королевства Польского и Литвы), в 1917 году — секретарь польской секции Петроградского комитета РСДРП(б). В 1918 году вступил в Красную армию; работал в подполье в оккупированном немцами Вильно. С августа 1919 года — в органах военной контрразведки. Начальник Особого отдела ОГПУ с октября 1929-го по июль 1931 года. В июле 1931 года снят с должности за выступление вместе с другими руководителями ОГПУ против Г. Г. Ягоды. Работал в системе Наркомата внутренней торговли СССР. В 1937 году арестован и осужден к высшей мере наказания.
Свидетельство современника:
«Мой непосредственный начальник Ян Калистович Ольский, начальник Особого отдела и член Коллегии ОГПУ, затребовал это дело (дело „Весна“. — А. Б.)… Были допрошены и некоторые арестованные… Подвергнув материалы тщательному анализу, Ольский и его помощники установили, что всё это — „липа“, очковтирательство… Будучи человеком принципиальным и смелым, Ольский доложил о своих выводах Ягоде, которому это очень не понравилось: „Сейчас обострение классовой борьбы, это вполне естественно! У вас потеряно чувство классовой борьбы!“ Но Ольский не стал уступать…
Для молодых чекистов Ольский был авторитетнейший человек…»
Борис Иванович Гудзь,
сотрудник ВЧК — ОГПУ — НКВД
Стырне Владимир Андреевич (1897–1937). Родился в семье чиновника Курляндского военного присутствия, жил в Москве. С 1921 года — в Особом отделе ВЧК. С сентября 1930 года — помощник начальника Особого отдела ОГПУ, одновременно — начальник 1-го отделения; с сентября 1931 года — начальник Особого отдела Постоянного представительства ОГПУ по Уралу. С сентября 1935 года — начальник УНКВД по Ивановской области. С июля 1937 года — начальник 3-го отдела УГБ НКВД Украинской ССР. Комиссар госбезопасности 3-го ранга. В октябре того же года арестован и в ноябре расстрелян.
Свидетельство современника:
«Так вел себя и начальник Ивановского УНКВД старый заслуженный чекист Владимир Андреевич Стырне, игравший видную роль в знаменитых операциях ВЧК — ОГПУ в первой половине 20-х годов („Трест“, поимка Савинкова и пр.). Стырне аккуратнейшим образом доводил поступающие из центра директивы до своих подчиненных, но сам (насколько мне известно как помощнику начальника УНКВД по милиции, а также как человеку, находящемуся в близких отношениях со Стырне на правах старого знакомства по Москве) не проявлял никакой инициативы в этом направлении. Не создавал сенсационных дел на троцкистов-террористов и с