Читать интересную книгу Настоящие мужики детей не бросают - Романов Владислав Иванович

— А этот негодяй не просил найти ему здоровых кандидатов для такого дела?

— Напрямую нет, — Могилевский усмехнулся, — но такие идеи у него возникали…

— И денег обещал?

— Нет, до денег мы не дошли.

Они помолчали. Петр Казимирович счел ниже своего достоинства оправдываться перед посторонним. Смирнов же эту паузу расшифровал иначе: директор не хочет вообще затрагивать эту тему, а значит, какие-то разговоры все-таки имели место.

— Странно, — пробормотал Сан Саныч.

— Что странного? — не понял Могилевский.

— Человек приезжает с серьезными предложениями по бизнесу, кичится высокими связями, а представляется подставным именем. А вдруг вы знаете этого Белова? Видели, слышали. Не пойму, к чему этот риск?

— Это возникло неожиданно. Поначалу он никак не представлялся. Он зашел, спросил: вам звонили по поводу меня из Госдумы? Я говорю: да, звонили, проходите. Он прошел, сел в кресло, а я и не стал спрашивать. Я ему зачем-то понадобился, а мне он не нужен. Мы сели, он стал задавать вопросы, я — отвечать, потом незнакомец достал коньяк, конфеты, мы выпили…

— Он же приехал на машине?!

— Я об этом поначалу не знал. Сидим, разговариваем, и вдруг опять влезает в наш разговор пожарный… Я уже рассказывал. И гость готов забрать мальчика. Я противлюсь, и тогда он вытаскивает эту визитку, и мне, как говорится, нечем крыть. Не могу же я не доверять своему коллеге?! Правда?..

Смирнов помедлил и кивнул.

— Я хотел бы, чтобы вы еще раз детально обрисовали мне этого жулика, а я попробую при вас набросать его портрет, — попросил он. — Конечно, рисовальщик я не профессиональный, но когда-то увлекался живописью. Посмотрим, что получится!

Сан Саныч вытащил блокнот и шариковую ручку, посмотрел на Могилевского.

— Волосы черные, волнистые, жирные, такое ощущение, что набриолиненные. Пробор, зачесанные, но на уши не свисают. Усы большие. Лоб средний. Не сказать, что большой, но и не маленький.

Глаза темно-зеленые, красивые, с интересной радужкой, вдумчивые, внимательные, они не кавказские, не очень большие, чуть с иронией, веки не тяжелые. Нос мясистый, крупный, но аккуратный… — хозяин кабинета задумался. — Не помню, но, кажется, небольшая родинка была у него на носу с левой стороны. Но настаивать на этой детали не буду, мог что-то и перепутать. Память уже не та. Губы яркие, красные, синюшная небритость, как у всех брюнетов, подбородок твердый, а вот на нем, твердо помню, небольшая ямочка, почти незаметная. Шея короткая, но есть, и фигура полноватая, но не рыхлая, брюшко только намечается. На руках, на пальцах, завитки черных волос, хотя нельзя сказать, что он грузин или в нем есть что-то кавказское. Русское лицо. И цвет кожи вовсе не смуглый. Светлая кожа. Не белая, но скорее светлая, чем смуглая. На безымянном пальце кольцо-печатка с черным камнем. Костюм темно-синий, белая рубашка, яркий красноватый галстук с затейливыми узорами, золотые круглые запонки, туфли тоже дорогие, модные, тонкий парфюм. Когда он ушел, моя секретарша обмирала и с благоговением воздух в кабинете вдыхала. Лицо кругловатое, гладкое, на вид лет сорок — сорок пять, не больше. Моложавый такой товарищ. Дубленка, темно-коричневая, конечно же «вольво», как я уже упоминал. В нем есть обаяние, он не производит впечатление жлоба или дурака, очень гибкий, умеет легко стелиться под собеседника, но без лести, тонко, незаметно. Опытный и умный.

Не успел Петр Казимирович договорить, как Смирнов протянул ему рисунок. Директор всмотрелся, минуту помолчал.

— Что-то есть, — промычал он. — Что-то. Но брови надо сделать поярче, погуще, и надбровные дуги так сильно не выпирают, и глаза побольше. Сейчас татарин какой-то! Лицо у этого варяга было гладкое, как бы без резких переходов, и губы не бантиком, не маниловские, а достаточно мужественные, жесткие даже, они лишь по цвету яркие, но форма четкая, строгая обрисовка, и подбородок мужской. Сейчас немного слащавое лицо получилось, а оно привлекательное, интересное, женщины наверняка влюбляются…

Пока они говорили, кто-то несколько раз заглядывал в кабинет, делал странные знаки, и Могилевский, наконец не выдержав, оставил гостя и вышел сам к просителю. Пока он отсутствовал, Сан Саныч сделал еще один рисунок, пытаясь найти ту яркость и привлекательность, о которой говорил директор

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Директор вернулся расстроенный, достал какие-то таблетки, налил себе полстакана воды и запил лекарство. Лишь после этого вернулся к столу. Фотограф передал ему второй набросок.

— Вот это лучше! — вглядевшись в портрет, сделанный шариковой ручкой, хмуро проговорил хозяин кабинета. — Близко к подлиннику! Не совсем то, что я имел в виду, но гораздо ближе. Я все же думаю, вам надо заявить в милицию, а я готов подтвердить все мною сказанное!

Он задумался, сел на стул, но тут же поднялся, как бы давая понять, что не имеет больше времени на посторонние разговоры. Встал и Смирнов, поблагодарил Петра Казимировича за помощь.

— Извините, у меня тут маленькое происшествие, а может быть, большое: мальчик с девочкой сбежали, воспитательница вчера их застала в укромном уголке целующимися, набросилась с бранью, а они сегодня не выдержали и сбежали. Дурдом! Я с ней сейчас объяснялся, не выдержал, накричал на нее, прогнал с глаз долой, что тоже плохо. Такая вот жизнь, теперь своих надо искать, — Могилевский попытался улыбнуться. — Всю жизнь кого-то ищем, а в конце, оказывается, это сама смерть. Кстати, ваш сын был в темно-синем пуховичке с капюшоном, на груди белая надпись «Арктика». С Новым годом, Сан Саныч, и желаю поскорее найти сына!

Они пожали друг другу руки и расстались.

Он трясся в набитом битком вагоне: ехал куда-то целый солдатский взвод, — пахло потом и сапожным кремом. Молоденькие солдатики в длиннополых шинелях, розовощекие, с пушком на щеках беспрестанно галдели, что-то живо обсуждая, смеялись во весь голос, Сан Саныч не вслушивался, занятый только одним: этот вальяжный, видимо, вращается в высоких сферах, во всяком случае, имеет там не просто знакомых, а друзей, на которых может надавить, и те все сделают, выполнят любую его просьбу. У него деньги, большой бизнес, он не скупится, умен, женщины любят, опытен. И конечно, ему сделают любую бумажку с печатью, любое разрешение.

— Черт! — прорычал Смирнов, и старушка, стоявшая рядом, испуганно перекрестилась, отодвинулась от него.

Он вспомнил, что забыл спросить самое главное: фамилии и имена тех высокопоставленных чиновников, которыми бравировал новоявленный Чичиков, потому через них можно легко выйти и на него. Это же так просто, почему он раньше не сообразил?!

Смирнов выскочил на Ярославском вокзале, нашел автомат, позвонил. Трубку взяла Римма Петровна. Смирнов назвался, попросил Могилевского.

— Его нет, Сан Саныч.

— Он мне очень нужен, Римма Петровна, очень! — кричал в трубку Сан Саныч.

— Но его нет, он уехал…

— Куда?

— У нас сбежали двое воспитанников, и он поехал по одному адресу, где они могут прятаться.

— Он надолго уехал?

— Я не знаю.

— Можно я запишу домашний телефон Петра Казимировича?

— Он такой же, как и рабочий. Директор живет здесь же, на втором этаже.

— Спасибо, я перезвоню.

Фотограф положил трубку. Получается, что у Могилевского и своей квартиры нет, и телефоном он может пользоваться только вечерами, когда кончается рабочий день, и дети его воспитываются вместе с детдомовскими? А может быть, Петр Казимирович намеренно не хочет жить отдельно от своих воспитанников и это один из его принципов? Тогда легче чувствовать боль других и понятней их радость. Что-то в этом есть. И короче дистанция между ним и ребятами. Он как бы один из них.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Сан Саныч позвонил и Нине.

— Я полчаса назад закончила готовить обед и села ждать твоего звонка. Мы не хотим садиться без тебя! Ты едешь?

— Да.

— Что-то узнал?

— Почти ничего.

— Приезжай. — Ее голос прозвучал ласково и доверительно.