с запятой и придал запятой ее характерную форму закорючки. Словно всего этого было мало, он сотворил предтечу нынешней мягкой обложки и тем самым навеки изменил наши отношения с печатным словом: только благодаря ему книги стали читать не ради одних благочестивых назиданий и поучений, но просто для удовольствия.
Вглядевшись в листовку, я понял, что выставка организована в библиотеке Фонда Кверини Стампалья. Последний раз я приезжал в Венецию на конференцию, которая проходила именно там, и название это также нашло отклик в моей душе.
Я тотчас принял решение и отправился на выставку.
Шагая по узким извилистым улочкам, я припоминал детали своего прежнего визита в Венецию. Особенно яркое впечатление оставило выступление Чинты, которая назвала этот город “издательской столицей раннего Просвещения”. Первые два века после изобретения типографского станка, сказала она, не менее половины всей печатной продукции выпускалось именно здесь, Венеция стала центром мировой книготорговли; в 1538 году тут был издан первый Коран на арабском, появились первые печатные книги на армянском, греческом и разных славянских языках, набранные соответствующими шрифтами, включая глаголицу (меня поразила легкость, с какой этот термин слетел с ее уст).
Вспоминались удивительные прогулки с Чинтой по местам, где некогда были книжные лавки, и ее рассказ о том, что в те дни “книги” представляли собою бумажные полотна с текстом; покупатели приобретали неразрезанные листы и, внимая советам книготорговца, выбирали переплет.
По пути в библиотеку меня вдруг огрело мыслью, что те старые лавки и типографии уже существовали, когда в Венецию прибыл Оружейный Купец, – ступая по этим улицам, он пробирался сквозь вселенную книг.
Возникло странное ощущение, что это вовсе не мысль, но воспоминание, яркое, как сон.
В свой прежний визит в Венецию я долго бродил по территории Фонда Кверини Стампалья. Лабиринт читален в позолоте, ухоженные дворики, галереи – на каждом шагу было что-нибудь увлекательное. Однако нынче мое внимание всецело было отдано выставке.
В галерее я с удивлением обнаружил, что я – единственный посетитель. Редкие книги явно не интересовали туристические массы.
Инкунабула покоилась в большой витрине в центре галереи. Вдоль стен, на которых висели экраны, разместились другие витрины. Одни экраны предлагали переводы текста на разные языки, другие – сведения об историческом фоне и спорах касательно авторства, которое обычно приписывалось монаху-францисканцу по имени Франческо Колонна.
Я остановился перед экраном с английским переводом, опубликованным в 1592 году под заголовком “Любовное борение во сне”. Прокручивая страницы, я понемногу вспоминал детали этой истории: рассказ идет от лица человека, который пускается на поиски традиционно пропавшей возлюбленной и оказывается в дремучем лесу, полном диких зверей – волков, медведей, шипящих змей. Он пробирается сквозь чащу и наконец в изнеможении падает и засыпает; ему снится сон, в котором он видит сон, одновременно страшный и чувственный, населенный фантастическими существами, статуями и монументами с загадочными письменами на латыни, греческом, иврите и арабском. В этом сне в сне послания исходят от наделенных даром речи зверей, деревьев, цветов, духов…
Я вспоминал сюжет романа, и у меня возникло необъяснимое чувство, будто и сам я стал частью сна, в котором мне отведена роль сновидения, посещающего доселе неведомых мне тварей – пауков, кобр, морских змей, а они, в свою очередь, являются в моем сне.
Словно в сонном дурмане, я наконец обратил взгляд на раскрытую инкунабулу, уложенную в бархатный футляр. Соседние витрины предлагали великолепные факсимильные репродукции ксилографий, украсивших страницы книги и в немалой степени способствовавших ее славе, ибо автором их считался Мантенья[54].
Разглядывая таинственные иллюстрации, я вдруг понял, что некоторые из них мне знакомы, нечто подобное я уже встречал, и не так давно. Тут я вспомнил рисунки на стенах святилища, и тогда возникла уверенность, что Оружейный Купец видел эти гравюры, а книга была той самой, со страниц которой проступил лик Манасы Дэви. Все сомнения отпали, когда я увидел изображение извивающихся змей. Я непоколебимо уверился, что вступил во Время творения книги и Купец где-то рядом.
Наваждение было настолько глубоким, что я совершил поступок, о каком не мог бы и помыслить в здравом уме. Я попытался взломать витрину.
Сигнала тревоги я не слышал и, лишь подняв голову, понял, что я в окружении охранников и библиотекарей, сверливших меня такими же взглядами, каким я – книгу.
В следующее мгновенье меня довольно-таки грубо скрутили, намереваясь, видимо, отправить в полицию или, может, прямиком в тюрьму. Шок, порожденный этой мыслью, помог мне прийти в себя. Оглянувшись, я заметил женщину в очках, по виду библиотекаря (со временем их сразу узнаешь), и лихорадочно выкрикнул:
– Погодите, я все объясню! Я друг профессора Джачинты Скьявон! Я ее гость!
На мое счастье, персонал фонда прекрасно знал Чинту. Имя ее сработало как волшебное заклинание: библиотекарша перемолвилась с невесть откуда взявшимся полицейским, тот достал телефон и после оживленного обмена репликами с ответившим абонентом передал трубку мне.
Я как мог объяснил Чинте, что это недоразумение, все вышло нечаянно, я готов оплатить поврежденную витрину, ну и так далее.
– Успокойся, дорогой, все в порядке. Я сказала им, кто ты такой, беспокоиться не о чем. Видимо, ты еще не отошел от перелета. Ступай домой и отдохни.
– Спасибо, Чинта. – Я уже хотел вернуть телефон полицейскому, но вспомнил свой разговор с Пией. – Тут еще кое-что. Возможно, твоя квартира подверглась нашествию.
– Что? – опешила Чинта. – Какому еще нашествию?
– Пауков. Я видел двух, а знакомая сказала, они ядовиты.
В трубке громко охнули.
– Ужас! Я попрошу Марко немедленно проверить дом. А ты не волнуйся, завтра я уже приеду.
– Я так рад, Чинта.
– A presto, caro! Пока, пока, пока!
Я хотел незаметно пройти к себе наверх, но передо мной возник консьерж Марко, грузный мужчина с моржовыми усами и внушительным брюхом. Я познакомился с ним в день приезда – он меня зарегистрировал и отдал ключи от квартиры Чинты. Потом мы еще несколько раз пересекались, и я заговаривал с ним на итальянском, однако он не воспринимал мои попытки – для него я был туристом, с которым надлежит общаться только по-английски.
Судя по выражению его лица, Марко уже давно меня ждал и был этим весьма недоволен.
– Одна минута, мистер. – Он вскинул руку. – Погодить.
– В чем дело?
– Вы что-то видеть в апартаменто профессоре Скьявон? Насекомое? Паук?
– Да, вчера я видел ядовитого паука. Мне сказали, их тут, возможно, много.
– Я смотреть везде, и ничего, niente, nulla. Я идти с вами. Вы показать, где видеть паука.
Мы поднялись по лестнице, ключом из связки,