Я сладострастно потянулась:
– Мы очень горячий народ.
Я ощутила легкий укол вины за то, что дала волю страстям, не обращая внимания на приличия, но решила, что Филиппу лучше поправить настроение перед предстоящей встречей с моими родителями.
Он провел рукой по моему бедру:
– Оно и видно. – Он потрогал у меня между ног. – К счастью, у нас, фламандцев, потребности куда проще.
Я хрипло рассмеялась. К этому моменту у него уже не осталось сил, так что мы просто немного повозились, словно кошки, а потом я встала и подошла к окну, оставив его дремать в постели.
Я закрыла глаза, наслаждаясь обдувающим потную кожу ветерком и вдыхая слабый аромат роз, доносившийся с невидимой плети.
Родина пьянила меня своим голубым небом, солнечным светом, запахом крови, цветов и земли. Я ничего не забыла, несмотря на всю роскошь Фландрии, ее каналы и пестрые сады. Я смотрела на узкий и необычайно яркий серп луны, и мне казалось чудом, что я могла находить удовольствие в той далекой стране. Внезапно на меня нахлынуло острое чувство одиночества и тоска по детям, и вместе с ними пришло странное ощущение растерянности, будто я не знала, где теперь мое место.
Я даже не слышала стука копыт, пока не увидела галопом влетевших во двор всадников. Широко раскрытыми глазами я посмотрела вниз: какие-то люди спешивались с взмыленных лошадей. Когда один снял шляпу и с хитрой улыбкой взглянул в сторону окна, я невольно вздохнула и отскочила назад:
– Фелипе! Проснись! – Метнувшись в другой конец комнаты, я накинула халат, схватила панталоны мужа и швырнула на кровать. – Одевайся! Мой отец приехал!
Выскочив за дверь, я сбежала по лестнице прямо в его объятия и зарылась лицом в грубый шерстяной камзол, вдыхая незабываемый запах детства и глотая слезы радости. Все мои сомнения улетучились. Слегка отстранившись, отец взял меня за подбородок. Улыбка осветила его черты, сильно изменившиеся с тех пор, как я видела его в последний раз.
– Mi madrecita, – прошептал он, – какая же ты стала красивая.
Глаза мои наполнились слезами. Его темные волосы поредели, в уголках рта и глаз пролегли морщины. Отчего-то он показался мне меньше ростом, хотя раньше возвышался надо мной, словно башня. Но улыбка его оставалась прежней, а тело – таким же мускулистым, как и подобало человеку, больше времени проводившему в седле, чем на троне.
– Мы с матерью только что вернулись из Севильи. – Он взял меня под руку, и мы вошли в дом. – Завтра она тебя примет. Мы слышали о вашем переходе через горы и о зубной боли твоего мужа. Нам хотелось убедиться, что вы оба здоровы. – Он помолчал, глядя на меня. – Я, случайно, не помешал в столь поздний час?
Я почувствовала, как кровь приливает к щекам. Ноги мои были босы, волосы спутаны – только дурак не догадался бы, что я занималась отнюдь не вышиванием!
– Нет, вовсе нет, – быстро ответила я. – Мы только что легли. Филипп сейчас спустится.
Отец посмотрел на фламандских придворных, спавших кто как возле камина среди пустых винных мехов.
– Я забыл, что иностранцы не разделяют нашу склонность сидеть допоздна, – внезапно сказал он. – Этот архиепископ твоего мужа – он здесь?
– Спит.
К счастью, Безансон спал как убитый – иначе он наверняка уже спустился бы и вразвалочку подошел к отцу со своей елейной улыбкой. Мне не хотелось, чтобы его присутствие омрачило первую встречу Филиппа с отцом.
– Вот и хорошо. Тогда пойдем к твоему мужу. Там сможем поговорить наедине.
Я кивнула, надеясь, что Филипп успел привести себя в порядок. Мы поднялись по лестнице.
– Здорова ли мама? Маркиз де Вильена говорил про какие-то волнения в Севилье.
Отец нахмурился:
– Проклятые moriscos.[28] Залягут на несколько лет на дно, а потом мятеж сваливается как снег на голову. Но стоит появиться Сиснеросу и сжечь парочку в назидание, как они тут же начинают с воплями звать твою мать. Так что нам пришлось поехать в Севилью и навести там порядок. Случившееся, естественно, истощило ее силы, но во всем остальном она вполне здорова.
Я молчала. Видимо заметив тревогу на моем лице, отец пощекотал мой подбородок:
– Ничего серьезного, легкая лихорадка, только и всего. Это твоя комната?
Прежде чем я успела его остановить, он открыл дверь и вошел. Филипп уже оделся, и, к моему немалому неудовольствию, с ним был не кто иной, как Безансон. В воздухе явно пахло интригой, которую они замышляли. Увидев отца, оба застыли словно парализованные.
Архиепископ протянул руку отцу для поцелуя. Мне захотелось приказать, чтобы его выгнали прочь.
– Ваше величество, – протяжно проговорил он, – какая неожиданная честь!
– Несомненно, – отрезал отец, не обращая внимания на протянутую руку. – Не ожидал вас снова увидеть, мессир, после вашего последнего визита.
Архиепископ покраснел. Филипп подошел к отцу, пожал ему руку как равному и расцеловал в обе щеки. Приняв его французское приветствие с кривой усмешкой, отец щелкнул пальцами, не глядя на Безансона:
– Мессир архиепископ, если не возражаете, я бы хотел поговорить с моим зятем наедине.
– Да, идите, – добавил Филипп, почувствовавший возникшую между ними напряженность. – Поговорим после.
Безансон вышел, тяжело пыхтя и шурша складками мантии.
– Прошу прощения, ваше величество, – учтиво произнес Филипп по-французски. – Знай я заранее о вашем приезде, я бы подготовился лучше.
– Он не говорит по-испански? – Отец повернулся ко мне. – Что ж, придется тебе переводить, madrecita. Как ты знаешь, мой французский ужасен.
На самом деле его французский был превосходен, но я облегченно вздохнула, поняв, что их беседа началась вполне дружелюбно. Хотя я и ощутила некоторую напряженность, когда речь зашла о нашем визите во Францию, отец подмигнул мне, намекая, что ему известно о моей роли в происшедшем. Расспрашивать Филиппа он не стал, лишь дружески обнял моего мужа и велел ему немного поспать, поскольку утром нам нужно было рано вставать, чтобы отправиться в Толедо на встречу с моей матерью и ее двором.
– Закрой дверь, madrecita.
Я заметила, как нервно дрогнуло веко его левого глаза, – так случалось всегда, когда он беспокоился или злился.
– Филипп наверняка смущен. Он так надеялся произвести на тебя впечатление, даже велел сшить себе для этого случая новый костюм из парчи.
– Он сможет надеть его и завтра. – Отец посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом.
– Папа, – тихо сказала я, – я знаю, как ты недоволен. Вся ответственность за случившееся лежит на мне. Того, что произошло во Франции, вообще не должно было быть.