– О да, – промурлыкал Вильена. – Насколько мы понимаем, фламандцы ожидают увеселений. В конце концов, вы ведь только что прибыли из страны, известной своими joie de vivre, n’est-ce-pas?[27]
У меня внутри все сжалось. Похоже, мать действительно известили. Как она восприняла новость о помолвке? Что по этому поводу скажет? Я лишь надеялась, что мое лицо ничем не выдает тревогу.
– Как себя чувствуют их величества мои родители?
– Они в наилучшем здравии, и им не терпится увидеть ваше высочество, – вмешался Бенавенте, прежде чем Вильена успел ответить.
Адмирал отвел взгляд.
– Что ж, хорошо, – спокойно сказала я. – В таком случае нам следует поспешить, ибо мне тоже не терпится их увидеть.
Мы завершили ужин в неловкой тишине. Вильена и Бенавенте пожелали нам доброй ночи. Адмирал остался, словно почувствовав, что я хочу с ним поговорить. Он терпеливо смотрел на меня: годы службы занятой королеве приучили его к необходимости ждать.
– Ваше высочество, – наконец сказал он, – похоже, вы чем-то встревожены. Не хочу показаться навязчивым, но, надеюсь, вам известно, что в случае нужды вы всегда можете на меня положиться.
Я улыбнулась:
– Мать всегда говорила, что у вас благородное сердце.
– Склоняю голову перед ее величеством, – искренне сказал он. – Упорству, с которым она сражалась за благо Испании, могут позавидовать многие мужчины. Благодарение Богу, что у нас такая королева.
Я молчала. Только теперь я начала понимать, какие испытания мне предстоят и как тяжела корона, которую я однажды унаследую. Я вертела кубок в руках, думая о том, насколько, похоже, привык к тишине адмирал Фадрике – настоящий человек действия. Это составляло удивительный, даже тревожный контраст с безвкусицей и чванством, господствовавшими при дворе моего мужа.
– Как моя мать? – наконец рискнула спросить я. – Она здорова?
Я не могла спросить прямо, насколько расстроил ее наш визит во Францию и не усомнилась ли она в том, что столь тяжко завоеванный трон можно доверить Филиппу. Судя по тому, как поколебался адмирал, я поняла: скорее всего, так и есть. Его ответ лишь подтвердил мои опасения.
– В последнее время ее величество пребывает в расстроенных чувствах. Гранды вновь отбились от рук, пытаясь, как всегда, извлечь пользу из ее страданий. Особенно тяжко она восприняла смерть вашего брата. Многие говорят, что с тех пор она сильно изменилась. Но она продолжает исполнять свой долг перед Испанией – непоколебимо, как всегда.
– Да, – прошептала я, глядя ему в глаза. – И она никогда не ожидала, что наступит такой день.
– Нет, не ожидала. – Он все понял. – Но вы все так же ее плоть и кровь.
– Она… – я сглотнула, – она что-нибудь говорила про моего мужа?
– Нет. – Он посмотрел на мои пальцы, сжимающие ножку кубка. – Но говорили другие, – добавил он, и я отпрянула. – Вильена. Вы ведь его видели, ваше высочество? Он самый гордый из наших вельмож и причиняет больше всего беспокойства. Боюсь, он оказывает влияние на многих. Он высказывал недовольство, что Габсбург, заключивший мир с Францией, станет нашим королем-консортом. Его высочеству придется приложить немало усилий, чтобы его здесь приняли.
– Он не такой уж плохой человек, – быстро сказала я, желая защитить мужа от древней нелюбви Испании к чужакам, порожденной столетиями постоянных вторжений со стороны врагов, подобных маврам. – Он еще молод, к тому же его наставник далеко не лучший пример для подражания.
– Я вам верю, хотя своими поступками во Франции он произвел удручающее впечатление. И все же у него еще есть время проявить себя. Я лично не стану спешить с выводами, если это вас хоть чем-то утешит.
– Да, – прошептала я.
Меня вдруг охватило внезапное чувство стыда, и к глазам подступили слезы. Я встала и протянула руку:
– Благодарю вас за искренность и доброту, сеньор. Обещаю, я этого не забуду.
Поклонившись, он коснулся губами моих пальцев:
– Ваше высочество, я всегда к вашим услугам. Кем бы ни был ваш муж эрцгерцог, вы – моя инфанта и когда-нибудь станете моей королевой.
* * *
Два дня спустя, когда Филипп отдохнул и набрался сил, мы отправились под моросящим дождем в Кастилию.
– Где это пылающее испанское солнце, которое якобы слепит глаза? – пробормотал ехавший рядом муж. – Где лимонные деревья и апельсины, которые стоят целое состояние? Все, что я вижу, – камни и руины.
– Ты имеешь в виду юг. – Я тревожно оглянулась на ехавших позади грандов, с которыми Филипп перекинулся всего несколькими словами. – Скоро ты увидишь, как прекрасна Испания. Ничто не может с ней сравниться.
– Надеюсь, – проворчал он. – Учитывая, сколько нам пришлось сюда добираться.
Но когда мы въехали в Кастилию, остатки зубной боли и вся его раздражительность исчезли без следа. Весна наступила рано, и перед нами открылось плодородное плато, поросшее нежной травой. В реках Эбро и Мансанарес таял снег, сосновые и кедровые леса источали острый аромат, а с дороги разбегались олени, зайцы и перепела. То была Испания, славившаяся своим великолепием и изобилием. Филипп начал восторженно показывать во все стороны, задавая тысячи вопросов. Похоже, слегка рассеялась даже неприязнь к моему мужу со стороны Вильены, которому теперь приходилось рассказывать Филиппу о щедрости охотничьих угодий Кастилии. Судя по всему, мужчин везде интересовало одно и то же.
В Мадриде мы поселились в старом алькасаре. Шла Страстная неделя, и я повела Филиппа на крепостную стену взглянуть на ярко освещенные процессии и священников в мантиях с капюшонами, нараспев исполнявших печальную саэту – песню, обращенную к Деве Марии в час ее горя. Он с благоговейным трепетом взирал на происходящее, словно прикованный к месту, а потом вдруг развернулся ко мне, задрал мою юбку и повалил меня на дорожку, заглушив губами мои протесты. Заниматься любовью в столь священное время считалось смертным грехом, но мы так долго не были вместе, что я, не в силах устоять, позволила ему овладеть мной прямо под звездным небом, ощущая его алчные толчки в ритме саэты.
После этого все наши ссоры оказались позабыты, словно моя родная земля вернула нас к былому. Пока его придворные, которым религиозные предписания запрещали ходить в местные таверны, играли в зале в кости, мы с Филиппом предавались плотским утехам со страстью, какой не знали со дня свадьбы.
– Пожалуй, вы, испанцы, все слегка сумасшедшие, – сказал он мне однажды ночью, когда мы лежали в смятой постели, насладившись до этого зрелищем истязающих себя на улицах флагеллантов в Святую пятницу. – Никогда еще не видел такой жажды к похоти или страданиям.