Читать интересную книгу Знаки перемен (сборник) - Татьяна Трубникова

Алжир. Аннаба. Чудесное, теплое, тихое место. Даже не верится, что пятнадцать лет назад здесь была гражданская война. Французы ушли… Оставив в наследство арабам свою культуру, язык, заводы, фабрики, комиксы, моду, игрушки, мороженое, красивые виллы, апельсиновые сады, кладбища и католические храмы. Труднее перечислить то, чего они не оставили… Даже арабская музыка, причудливо сплеталась с европейскими мелодиями. Разве занудно кричал муэдзин, созывая на намаз, да шумел бесконечный развальный рынок. Они прекрасные торговцы. Неспешные, умелые, знающие толк в общении. В этом размаривающем тепле работать вообще невозможно. Только курить кальян, только щуриться на солнце… Но русские работали. Поднимали угле – и нефтедобывающую промышленность, строили дома, больницы, университеты. В них были наши врачи и преподаватели. Чтобы дружественный народ, стоящий на социалистическом пути развития, мог двигаться к прогрессу все более и более быстрыми темпами, чтобы мог растить своих собственных специалистов. Русские не были колонизаторами, как французы, но пользовались всеми благами, причитающимися им… Их уважали. Но никто не был застрахован от камня мальчишки, метко брошенного в висок…

Один раз Павел проехался по Сахаре. Пожалуй, было немного пугающее чувство. Оно древнее, как сам человек. Самый коренной страх: перед неохватностью, непредсказуемостью стихии. Застрянь тут – никто не спасет… Чего стоили электрические столбы, занесенные песком по самые фонари. Вот была дорога – и вот ее нет. Пески и пески, во все стороны, куда ни посмотри. В зависимости от освещения они всегда разные: белые, желтые, красные, серые… Сколько раз он видел в них перевернутые джипы. Доверие внушало только величие верблюдов. Их кажущееся спокойствие. Прямо на цепи гор, по ту строну их, есть город Константина. К нему одна дорога – через подвесной мост над пропастью. Ничего более захватывающего дух Павел никогда в жизни не видел – ни до, ни после. Отвесный обрыв, теряющийся в дымке внизу, а над ним, на краю – город. Вечными белыми слезами застыли известняковые водопады. В пещерах наши геологи находят все драгоценные камни, какие бывают лишь в сказках «Тысячи и одной ночи». Развалины римских городов подобны никому не нужным музеям прямо под открытым небом. Остатки барельефов и полуразрушенных скульптур разбросаны повсюду. Только арабские мальчишки лазят здесь, до сих пор находя древние монеты и продавая их. Если не удается продать хоть что-нибудь, просто клянчат деньги: «Monsieur, donnez moi un dinar»*. Климат на побережье мягкий, как поцелуй теплого бриза. Хотя иногда летом долетает через цепь гор из пустыни опаляющий все сирокко. Тогда трава превращается в желтое сено прямо на корню. Блаженствуют только скорпионы, змеи и саранча. Но чаще ветер дует с моря.

Удивлялся: как это арабки могут ходить в черных плотных паранджах, укутанные с ног до головы? В любую жару. Только глаза блестят над белой повязкой, скрывающей остальное лицо. Зато что это за глаза! Макияж европеек и близко не похож… Посмеивался: многие русские почему-то думали, что такая одежда – траур по погибшим в бою за независимость от колониального ига… Да, уж, траур… только по призрачной свободе своей незамужней жизни. Ее и в юности у них почти нет. А паранджа отнимает и это последнее.

Павел Иннокентьевич улыбнулся: вспомнил, как «совращал» государственного сторожа цитрусового сада. Дешевыми советскими папиросами. За одну такую пачку старик готов был в лепешку расшибиться. Прятал ружье, махал рукой в сторону ароматных деревьев: иди, собирай… Дело в том, что там такого курева не было в принципе, только мягкое, с фильтром. Наша «Прима» расхватывалась на «ура». Павел Иннокентьевич шел по саду, вдыхая его волшебный аромат. Если рай есть, там должно пахнуть именно так. Маленький белый цветок, а сколько в нем благоухания! «Прима» – разве это плата за рай? Утопал по пояс в высоченной траве. Когда дожди, все растет жадно и быстро. Всегда удивлялся: на одном дереве сразу и цветы, и плоды: зрелые и не очень. Наполнял сумку тугими климантинами, мандаринами и лимонами, кивал на прощанье сторожу и шел домой. Уже издали слышал, как тот палил в воздух, разгоняя стайку голодных вороватых мальчишек.

Главное, здесь был его обожаемый французский язык. С годами он влюблялся все больше в его мелодику. В его удивительную краткость, когда парочка звуков решает все… В последнее время стал ловить себя на том, что думает по-французски. Время от времени впадал в ступор, когда надо было по-русски сказать что-то очень простое. Потому что так и лезли в голову французские слова.

Он вспоминал Ирочку, так странно задевшую его сердце. Но не печалился о несбывшейся любви, потому что в его характере была эдакая особая, совершенно нерусская легкость, не позволявшая ему тосковать или, хуже того, пить, чтобы эту тоску приглушить… Ну, нет и нет. В самом деле, что бы он стал с ней делать? Как жить? Они разные люди. Все к лучшему. Свойственным ему жестом передернул плечами. Jamais.*

Как бы дико это не звучало, но он любил гулять внутри французского кладбища. Оно находилось недалеко от побережья и посольских вилл, окаймленное лентой дороги. Там никогда никого не было. Склепы стояли высокие, похожие на домики, украшенные лепниной и католическими скульптурами святых, заросшие плющом и дикими цветами. На каждой дверце был замысловатый заржавленный замок. Кладбище все утопало в зелени деревьев. Извилистые дорожки не вели никуда… Просто ходил в них, как в лабиринте. Если и был французский дух, то более всего – здесь. Когда Павел бродил там долго, наваливалось какое-то странное ощущение, похожее на то, что испытал в переулочке-галерее Монмартра, увидев рисунок на деревянной панели. Что уже видел это. Что знает об этих камнях нечто из их прошлого… Что времени на самом деле – нет… Иногда садился на корточки, рассматривал какого-нибудь кузнечика – единственного посетителя этого места, кроме него. Трава пробивалась сквозь камни… Потому что здесь никто не ходил… Солнце заливало собой все… Скульптуры смотрели на него белыми бездушными глазами. Думал, что страшно печет, наверное, дело к одиннадцати, надо возвращаться… Но никуда не шел, просто ловил блаженную оторванность уединения.

Скоро его переведут в Париж. Опять же, тесть поможет. Ради дочери, ради Аленки. Сеня тоже мотается по разным странам, но он по хозяйственной части, разве прыгнет когда-нибудь выше этого? Хуже всего то, что былая дружба вылилась сначала в соперничество, а потом в неприкрытую неприязнь к Павлу. Кто он такой? Из грязи в князи. Павел этого не понимал. Он будет жить в Париже. Всегда знал, что так будет, потому что он – парижанин!

Однако последнее время стала грызть какая-то странная грусть. Павел не понимал, откуда она взялась. Устал он, что ли? Или этот климат вымотал его? Надо срочно переводиться отсюда. Поэтому все чаще ходил гулять один. Или на машине, арендованном беленьком «Рено» четвертой модели, доезжал до подножия гор. Подолгу смотрел ввысь, туда, где вершины терялись в дымке палящего жара. Здесь легче дышалось. Здесь он мог думать без помех обо всем, начиная от деловых вопросов и заканчивая домашними, и отдаваться своим ощущениям. Или ехал на дальние пустынные пляжи. Только скалы, песок, даль бесконечного моря и он… Полное одиночество завораживало его. Не купался, просто сидел, глядя в линию горизонта… Что он там хотел увидеть? Иногда и здесь его настигало непонятное томление. Слишком все красиво вокруг. Эта зелень никогда не меняется… Волна у его ног, такая непредсказуемая и такая безмерно однообразная… Тысячи лет назад она точно так же ласкала песок… И чьи-то ноги, как его… Здесь были римляне, строили свои города, акведуки, ваяли статуи. Где они? Прах были и вернулись в прах… Последний год стал замечать за собой, что его все раздражает: отношения с другими сотрудниками, он даже жене перестал о них рассказывать, чтобы не проживать их дважды, все окружающее, за что бы ни брался, куда б ни кинул взгляд… Это было мучительно так, что хотелось выпрыгнуть из себя самого… Алена… Однажды вдруг будто увидел ее глазами незнакомца. Вот как будто впервые. Вздрогнул даже. Что вообще эта женщина делает рядом с ним?! Она же попросту – чужая… Хотелось то ли крикнуть, то ли заплакать, и чтоб можно было уткнуться в мамины колени, как в самом раннем детстве… Уехал как-то подальше от Аннабы, нашел высокую скалу, взобрался, разодрал себе все руки и колени в кровь. Лежал наверху, смотрел в небо. Чувствовал, что сам не свой. Может, это возраст на него так давит? Возраст Христа. Умереть или жить дальше? Посмотрел на разодранные руки. На них потеки уже остановившейся крови. Вдруг ощутил страшную чуждость себя этому миру. Эти руки – ему их не жаль, будто это не его руки. И вообще все вокруг – ему не жаль, не любит он ничего! Высокое небо очень синее, просто ультрамариновое. Красивое? Чужое небо, даже небо чужое! Понял: что-то странное на лице. Потрогал – слезы…