Рамирес медленно повел фонариком — тонкий луч растворился во мраке, упершись в никуда. И тут я почувствовал это… чье-то присутствие, невидимое, тяжелое… холодную настороженную злобу, нечеловеческую и оттого еще более страшную…
Сандра, которая сидела рядом со мной, прижавшись к борту машины, вздрогнула и схватила меня за руку.
— А, — шепотом сказал я, — ты тоже чувствуешь?
— Что-то приближается, Олаф, — сказала она чуть слышно, — и оно такое страшное… то, что приближается.
Карс неторопливо щелкнул затвором винтовки.
— Что вы там шепчете? Я ничего такого не чувствую…
— Брось, — возразил я, — у меня даже озноб по телу…
— Олаф, я их не чувствую… — И, помолчав, добавил: — Я их вижу.
Он молниеносным движением, всегда поражавшим меня у внешне таких неторопливых кадаров, бросил винтовку на колени и выхватил у Рамиреса фонарик.
— Смотри, — сказал он, — вот… и вот… и вот…
— Ой-ей-ей, — тихо пробормотал Рамирес, — Санта-Мария, что творится.
Каждый раз, когда луч фонарика натыкался на невидимую преграду, он словно зажигал новые огни — зеленоватые, словно фосфорический свет гнилушки. Больше ничего видно не было — тени в тени, тьма во тьме…
Но огоньки вспыхивали попарно. Я насчитал больше десятка таких пар и сбился со счета.
— Ты когда-нибудь видел такое? — обернулся я к Рамиресу.
Даже в этом смутном свете, который отбрасывали огоньки на приборной доске джипа, видно было, как малый побледнел.
— Первый раз такое вижу, — сказал он. — Понятия не имею, что это такое!
— Ну ее, эту винтовку, Олаф, — серьезно сказал Карс, — я лучше покидаю им гранаты…
— Он что, всегда так разговаривает? — неожиданно заинтересовался Рамирес. Видимо, он рад был отвлечься.
— Отродясь, — рассеянно ответил я.
— Ну и чего мы ждем? — сердито спросил Хенрик. — Приглашения на вечеринку?
— Погоди… — Пальцы Рамиреса сжали чеку гранаты. — Я, кажется, что-то слышу.
Сначала, на какой-то краткий миг, я принял этот звук за плач ребенка… но потом понял, что это смех. Тонкий, заливистый. Было в нем что-то, отчего кровь стыла в жилах… Так мог смеяться человек, полностью лишившийся рассудка.
Смех нарастал, просверливал черепную коробку, разрывал изнутри мозг…
Сандра вскочила, в отчаянии зажав уши руками.
— Я не могу это слышать!
Хенрик неожиданно размахнулся и, крикнув «Ложись!», швырнул гранату через ограждение. Но Сандра его не слышала: зажмурившись, она продолжала стоять, раскачиваясь, словно от боли. Мне пришлось подбить ее под колени и швырнуть на землю. Она отчаянно рвалась, пытаясь вскочить и броситься неведомо куда, словно этот безумный смех лишил последних остатков рассудка и ее.
— Займись ею, Карс, — крикнул я, сам еле удерживаясь от того, чтобы не метнуться через каменный завал в ночь, навстречу неведомой опасности… только чтобы прекратился этот истошный визгливый хохот.
— Но я ведь тогда не смогу стрелять! — заорал он в ответ.
— Сказано, держи ее! — Я схватил Карса за плечо и встряхнул; по-другому убеждать его не было ни времени, ни сил.
Он больше не стал спорить, а толкнул девушку в спину, прижав ее к земле.
Тут только я смог осмотреться. С Рамиресом тоже было паршиво. Пока я разбирался с Карсом и Сандрой, он, бледный, с безумными глазами, уже было кинулся к баррикаде из камней, но Хенрик, который держался на удивление прилично, охватив его рукой за шею, успел двинуть рейнджеру по уху рукояткой пистолета. Тот согнулся пополам и медленно сполз под ограждение.
Хенрик схватил канистру с бензином и, плеснув горючее на сухие ветки, чиркнул зажигалкой.
Нас окружило огненное полукольцо.
Сам Хенрик еле успел отскочить внутрь, за пределы горящей защитной полосы, и теперь, подхватив винтовку, напряженно глядел сквозь пламя.
Там, за огненной стеной, безумный хохот поднялся до неистового визга и резко оборвался… я почти предпочел бы увидеть освещенные языками пламени оскаленные морды… какими бы чудовищными они ни были… вглядываться в эту беспросветную, воющую, рыдающую, хохочущую тьму было невыносимо… Чужое присутствие давило со всех сторон, казалось, ночной воздух пропитался липким, омерзительным смрадом…
И вдруг все стихло.
Впервые за все это время я смог вздохнуть полной грудью — чудовищная ноша исчезла; ледяной обруч больше не стискивал череп… Пламя вокруг нас трещало, опускаясь все ниже и ниже, иногда выхватывая из тьмы все ту же сухую, красноватую, всю в трещинах землю, низкий колючий кустарник, камни… больше ничего…
— Ты видел? — шепотом спросил Хенрик.
— Не знаю, — неуверенно ответил я. — Мне показалось…
— Что там было? — Карс только теперь отпустил Сандру и недоуменно оглядывался. — Что, уже все закончилось?
— Похоже на то… ты ничего такого не заметил? — спросил я его.
— Как я мог заметить, Олаф! Я же хватал твою девушку! А что я должен был заметить?
Я вздохнул.
— Там был человек, — пояснил Хенрик. — Он возник из темноты совсем рядом с костром. И тут же все прекратилось. Он их спугнул.
— А как он выглядел? — с интересом спросил Карс.
— Ну… я плохо его разглядел. Он просто появился на миг и исчез. Рамирес! Эй, Рамирес, ты его видел?
Рамирес осторожно покрутил шеей. Он, похоже, только-только начал приходить в себя.
— Ни черта я не видел, — сердито отозвался он. — Что это было?
— У костра вдруг появился человек, — терпеливо объяснил Хенрик, — и эти твари пропали. Он прогнал их, что ли?
— Человек… неужели это Скиталец? — пробормотал Рамирес. Он чувствовал себя чуть-чуть получше Сандры. Может, у него слух был тоньше, чем у нас с Хенриком; ведь он был почти подростком. Сейчас он и выглядел подростком — очень юным и испуганным. Вся его напускная лихость исчезла в один миг.
— Кто такой Скиталец?
— Ну, ходят легенды о человеке, который может свободно бродить по Гиблым Землям… он появляется то там, то тут… Считается вообще-то, что увидеть его не к добру. — Он усмехнулся, явно приходя в себя. — А, впрочем, так оно и вышло!
— Мутант? — с интересом спросил Хенрик.
— Кто знает? Вообще-то, если он может выжить ночью в пустыне, наверняка мутант.
— Это он их разогнал, — задумчиво повторил Хенрик. — Но почему он не подошел к нам? Почему скрылся?
Я молчал.
Я тоже успел кинуть взгляд сквозь огненную преграду и увидел на короткий миг стоящую за ней фигуру. Но сказать мне было нечего. Хенрик ошибался. Или же просто мы видели каждый свое.
Это был не человек.
* * *
Из отчета агента 18–15
Места тут, что и говорить, страшноватые. Но самое поразительное, что люди ухитряются как-то жить и тут. Они так легко приспосабливаются к меняющимся обстоятельствам, что способны существовать бок о бок с загадочными мутантами и чудовищными тварями.
Я направляюсь к границе Неведомого. Не знаю, что меня ждет, но, кажется, мне единственному из всех наблюдателей удалось подобраться вплотную к той загадке, которую вот уже несколько поколений тщетно пытается разрешить наша раса. Боюсь только, что это очень опасно — смерть подстерегает здесь на каждом шагу. Как ни странно, я полагаюсь на своих спутников гораздо больше, чем на свои собственные знания и способности. За это время я успел узнать и полюбить людей — это удивительные существа… но об этом позже.
* * *
Ногалес, база
1 ноября 2128 года
8 часов утра
Остаток ночи прошел спокойно.
Если можно назвать спокойным время, когда ты несколько часов подряд сидишь, привалившись к остывшему борту машины, сжимая в руках приклад винтовки, напряженно вглядываясь в темноту.
Поэтому холодный тусклый рассвет показался мне благословением.
Небо на востоке побледнело, по пустыне побежали лиловые тени, и наконец взошло солнце. Оно разогнало последние клочья тьмы, прячущиеся в лощинах, осветив все резким беспощадным светом.
Рамирес, который весь остаток ночи просидел нахохлившись, точно больная птица (видимо, Хенрик все же двинул его сильнее, чем намеревался), встрепенулся и сказал:
— Пора ехать.
— Погоди, — остановил я его, — я хочу поглядеть, что тут творилось.
— Еще чего! — Для рейнджера он был не слишком любопытен. — Целы, и слава Богу. Мы и так уже задержались.
Но я уже был за каменным завалом.
Огонь прогорел, оставив после себя лишь обугленные головешки, но чуть дальше земля, присыпанная бурой пылью, была испещрена сотнями следов, подобных тому, что мы видели на закате. Я ожидал увидеть хоть одно тело — но их не было, словно странные создания и впрямь были порождениями ночного мрака и растворились в воздухе с приходом рассвета.