Я помрачнел. Вырисовывалась очень хреновая перспектива.
— А Пал Николаевича, как прокурора города, наоборот в Москву вызвали. Там на ковре песочить будут. Я думаю, его подозревают в причастности.
— Да, что ты несешь? Глупость какая-то. При чем тут Пал Николаевич?
— Менты говорят, что он приезжал и покрывал вас, пользуясь служебным положением. Может в смерти адвоката он не виновен, но ему влепят за превышение должностных. Это — сто процентов.
— Да, что ты понимаешь… влепят…
— Э, братан. Не хами мне. Я тут из-за тебя. По просьбе Пал Ивановича. Меня завтра отпустят, потому что, я ночью на улице при ментах орал матерные частушки и анекдоты травил. Чтобы попасть сюда. А ты в тюрьму поедешь. Вас в убийстве обвиняют, в составе банды.
— Это все? Все что велел тебе передать Пал Иванович?
— Еще он сказал, что пока он не вернется и не даст тебе знать, лучшая твоя стратегия — не помню, но знаю, но следствию помогать хочу.
— Ясно. Спасибо.
Дело и вправду принимало серьезный оборот. Если ребята не сумели проследить за женщиной в «красном», то ниточки ведущие к раскрытию обстоятельство того, как адвокат выпал из окна на этом обрываются.
Если у следаков будет желание или, ещё хуже того, указание «утопить» нас, то они могут это сделать. Нам всем — мне и моим друзьям, предстоят очень непростые дни.
Теймураз помялся.
— У меня есть к тебе деловое предложение.
— Какое?
— Я сейчас скажу, но мне нужно знать: тебя ничего в моем рассказе про ту драку в парке после кино не удивило?
— Дело прошлое, вопрос закрыли. Я же сказал, что простил тебя.
— Нет. Не закрыт.
— Опять двадцать пять. Что еще?
— Ты не спросил, почему я тебя ударил.
— А что тут спрашивать, все понятно. Корольков фарцевал, торговал валютой, давал вам с Гончаренко зарабатывать, а сам шантажировал, манипулировал, требовал взамен делать, то что он просит. Требовал и поддерживать его во всем. Ну вот, вы были вынуждены ему подчиняться. Еще тебе сказали, что я плохо выразился о твоей семье. Ты, как кавказский парень, поддался эмоциям.
Он помолчал и посмотрел в сторону окна с вмурованными решетками.
— Ты спроси, почему я тебя ударил?
— Ну хорошо, Сухишвили, почему ты меня ударил?
— Маша.
— Что Маша? Мы с Викой шли, разве ты забыл?
— Причина по которой я тебе врезал битой по затылку — Маша.
— Ничего не понял.
— Я в нее с первого класса влюблен. Я к ней и так и этак, цветы и разные подарки дарил: ластики, жвачки в начальной школе. Она, помнишь, разрешала мне ее портфель таскать.
Я не очень помнил, но кивнул.
— Угум.
— А потом, когда она расцвела она отдалила меня от себя. Никакие ухаживания не принимала, подарки возвращала и смеялась. Не воспринимала всерьез мои записки. Всё сводила к шутке и дружбе.
— Подожди…Ты видел во мне…Конкурента.
Он кивнул головой.
— И сейчас вижу. Я попробовал с ней поговорить, а она мне ответила, что тебя любит. Тогда я сказал ей, что ты не любишь ее и встречаешься с Викой. Знаешь, что она ответила мне?
— Нет. Что?
— Она сказала, что даже если ты женишься на Вике, она все равно будет любить тебя всю жизнь. Вот тогда мне захотелось просто убить тебя. Хотя, я знаю, что из-за женщины это нельзя делать.
— Вот как?
— Да. Я бил тебя, потом что хотел убить. Маша тебя любит, а ты ее нет. Ты не достоин общения с ней.
Он говорил это с сухой яростью и ненавистью в голосе.
Я не знал, что ответить этому несчастному влюбленному. Любые слова утешения раздражали бы Сухишвили еще больше.
— Зачем ты мне все это рассказываешь? Хочешь чтобы мы подрались и выяснили кто сильнее?
— Нет. Я могу всех вас вытащить. Думай, Бодров, думай. Хочешь выйти?
— В каком смысле вытащить?
— Я могу точно доказать, что вы не убивали адвоката.
— Так докажи и сделай доброе дело. Невинных людей спасешь.
— Э нет, Бодров. Ты на свободе мне не нужен. Ты же сам понял, что я вижу в тебе конкурента. На кой ты мне тут?
— А кто тебе нужен?
— Маша. Отдай мне Машу!
— Она не вещь Теймураз, я не могу ее взять или отдать.
— Хватит! Хватит валять дурака! Ты все прекрасно понимаешь!
Он в гневе звонко хлопнул ладонями себе по бедрам и вскочил на ноги.
— Отдай мне Машу! Откажись от нее! Ты всё равно не любишь ее!
— Но ты же понимаешь, что если ты не «поможешь», то ее тоже могут посадить.
— Не могут. Она девушка. Не забывай чья она дочь. Отец ее по-любому вытащит. А ты пойдешь по этапу. Ты мне не нужен здесь в городе.
— То есть, если я правильно тебя понял, то ты мне предлагаешь отказаться от общения с Машей, тогда ты сможешь доказать, что мы не убивали адвоката?
— Не просто отказаться общения. Ты должен будешь грубо послать ее, оскорбить. А потом навсегда уехать, попасть из жизни Маши.
— Как ты снимешь обвинения с меня и моих друзей.
— Про твоих друзей я ничего не говорил.
— Ни хрена себе…
— Слушай, Бодров. Я могу доказать, что ты с Машей не причастны к убийству Константина Семеновича. Больше я тебе ничего не обещаю. Ты или соглашаешься и даешь клятву, что оставляешь Машу и выходишь на свободу, или сам разбираешься со следствием, как можешь. Хочешь отправляйся в тюрьму. Маша все равно будет моей. Потому что она освободиться максимум через пару месяцев.
— Как ты можешь доказать?
— Не важно. Ты согласен или нет? Бодов, я тебя прошу. Давай, договоримся как мужчина с мужчиной!
— Ты не ответил на вопрос.
— Я точно знаю, кто убил адвоката. И у меня есть свидетель, видевший как произошло убийство. Да-да, это точно было убийство. Адвокатишко не просто бухнул и вывалился с четвертого этажа. Ему конкретно помогли вывалиться.
— С чего мне верить тебе?
— Свидетели готовы подтвердить и описать все подробно по минутам. В этот вечер хоккей шел по телевизору.
— Отец Маши знает? Ты ему говорил?
Он обернулся, развернул по-кавказски к себе ладонь с указательным пальцем поднятым вверх и изумленно посмотрел мне в зрачки
— Я что по-твоему, идиот? Совсем дурачок? Ты думаешь, что я просто так поделюсь этой информацией?
Я замолк, осмысливая сказанное Сухишвили. Лампа продолжала жужжать в коридоре. За зарешеченным окном появились первые отблески рассвета. Хотелось спать.
По ощущениям утро уже наступило. Мой собеседник не видел в беседе ничего предосудительного. Просто сделка купли-продажи.
— Ну так что? О чем думаешь? Ты согласен? Я так прикинул, ты ничего не теряешь. Выходишь на свободу. Отпускаешь Машу — она тебе все равно не нужна, не любишь ты ее! Скажи ведь не любишь? Вон у тебя Вика есть, езжай к ней в Москву. Ну или других еще себе найдешь.
Он смотрел с надеждой в глазах. Ждал, что я соглашусь.
— Тебе всегда все на халяву досталось. Легко. Без усилий,Бодров. И учеба, и спорт, и девчонки тебе на шею вешались толпами. Самые красивые. А мне нет. Соглашайся, Бодров!
— Да пошёл ты, Сухишвили…
— Подожди, подумай не отказывайся. Когда приедет следователь и тебя уведут на допрос, то после допроса мы больше не увидимся. Будет поздно. Ты можешь выйти, не садясь в тюрьму. Дай слово, что отстанешь от Маши и всё.
— Отвали придурок, — я забрал свою куртку и пересел на другую скамейку.
Мне нужно было поспать хотя бы полчаса, для того чтобы сохранять ясный ум.
Мне не хотелось садиться в тюрьму. Так же я не хотел, чтобы туда попали мои друзья. Но едва ли я мог согласиться с предложением Сухишвили.
Он искушал меня. Ведь, если все что он предлагал было правдой, то это сняло бы подозрения с меня и Маши, да и остальных тоже.
Но тогда вышло бы, что я смалодушничал. Разменял бы Машу на свою свободу. Мог ли такое позволить? С одной стороны он прав. Я не мог сказать, что влюблен в Машу. Но нас связывала дружба. Согласиться, уехать означало бы предать эту дружбу.
Я не был готов к такому.