Если уже дошло до допроса, то человек должен быть готов ко всему. В том числе и пострадать, и быть незаслуженно обвиненным, и задержанным.
Я стойко переносил прессинг. И отказался от дачи показаний, до приезда отца Маши, как он и просил.
Это вызвало дополнительные подозрения и очень раздражало тех правоохранителей, кто проводил первичные следственные действия.
Я же спокойно продолжал сидеть молча, ожидая прокурора города.
Наконец он появился. Милиционеры не были рады его появлению, но смерть члена коллегии адвокатов при невыясненных обстоятельствах не являлось рядовым событием.
Зайдя в квартиру и встретив своего знакомого, он попросил минуту на то, чтобы переговорить сначала с Машей, потом со мной.
Меня вывели на кухню, где следователи уже устроили небольшой штаб.
Отец Маши не стал здороваться и сразу перешел к делу.
— Кто-нибудь из вас, Максим, ты и Маша имеете отношение к смерти владельца квартиры.
Я понимал, что его мозг сейчас сканирует каждый миллиметр моего лица и всматривается в микродвижения моей мимики и тела.
— Нет, Павел Николаевич. Никто из нас его не убивал и не имеет ккк его смерти никакого отношения.
Он выжигал меня глазами, пытаясь понять лгу ли я ему. Сделав свои выводы он продолжил.
— Послушай, у нас очень мало времени. И тебя и Машу заключат под стражу. Очень кратко, трех предложениях, объясни мне, что вы здесь делали?
— Мы пришли к адвокату, потому что он знал, где находится склад с товаром Солдатенко.
Мой собеседник повысил тон:
— Решил спекуляцией, заняться?
— Нет, на меня наехали одесские. Они считают, что это их деньги и я виноват, в том, что их предприятие понесло убытки. Дали неделю срока.
— Кто?
Я назвал имя:
— Барух Мойшевич
На его лице отразился гнев.
— И ты решил втянуть в это мою дочь?
— Нет, но они угрожали всем моим друзьям и близким, я старался с ребятами всё время находиться рядом.
— И почему сразу не пришел?
— А вы бы поверили?
Он недоверчиво посмотрел на меня, но, видимо, мое спокойствие убедило его, и затем он спросил:
— Откуда информация про склад Солдатенко и адвоката?
— Он был адвокатом Федора, водителя грузовика, вывозившего товар со склада, перед задержанием и обысками в Универмаге. Спросите его родственников.
— Кто еще знает о складе?
— Скорее всего женщина в красном платье, которая была с ним сегодня в ресторане «Сказка»….
Дверь открылась и в комнату вошел следователь. Я не успел рассказать про грузчика Влада и моих друзей.
— Павел Николаевич, всё. Время вышло. Больше не могу.
Он стоял у открытой двери и вся его фигура показывала, что Машиному отцу нужно уходить.
— Максим, послушай, Маша сказала тоже самое. Это хорошо. Я всё проверю. Тебе придется немного посидеть. Пока на вопросы можешь не отвечать. Учти, что я ничего тебе не советую. Это я тебе, как юрист говорю.
Он говорил достаточно громко, скорее для того, чтобы его услышали его коллеги, нежели я.
— Тебе назначен следователь, Островский Семен Яковлевич. Ты расскажешь ему все подробно. Ему можно доверять.
— Если ты невиновен, то следствие разберется. Но горе тебе, если ты врешь. Дочь у меня одна. Сам понимаешь.
— Я не вру. Павел Николаевич, про всё Машу понимаю и принимаю. Прошу вас, бабушке с дедом скажите, что уехал на спасательную операцию, чтобы не переживали.
Я смотрел ему в глаза. Совесть моя была чиста. Мне надели наручники и стали выводить в коридор.
Да, я не успел ему рассказать про Анатолия, про то, что ребята пошли следом за красной красавицей.
Не рассказал про то, что мы наши склад, но прибыли туда поздно. Но это все очень долго. Главное он теперь знал.
И тут меня кольнула мысль. Как же я забыл сказать ему про еще одно обстоятельство.
Я обернулся и прокричал, через голову оперативников ведущих меня вниз к машине.
— Пал Николаевич! Пал Николаевич, забыл! — прокурор города встретился со мной глазами. Оперативники подталкивали меня в спину.
— Давай, шагай, вспомнил он.
— Шельма выжил, он в городе и вместе с братом ищет, тоже самое, что и я.
По его взгляду я понял, что он услышал меня. Я развернулся и зашагал в сторону лифта. Вместе с теми, кто меня конвоировал.
Меня вывели на улицу и посадили в холодный УАЗик в задний отсек.
После двух попыток провести допрос ночью прямо в отделении, меня посадили прямо в «обезьянник».
Я ведь отказался отвечать на вопросы. Милиционеры бесились, гневались, но ничего не сделал. Я знал, что я хорошо отделался. Могли бы и вломить.
Поняв, что допрашивать меня бесполезно, второй раз провели короткий обыск, записали мои данные, заставили сдать ремень и шнурки.
Еще раз настойчиво предложили признаться в содеянном, подписать бумаги на чистосердечное признание, но получили отказ.
Потом заперли в небольшой камере с решетками. По стенам, под прямым углом к друг другу, были расположены две скамейки.
В помещении пахло затхлостью и бездомными горемыками.
Поймав себя на мысли, что русском лексиконе пока не существовало слово «бомж», я присел на скамейку, преодолев свое отвращение.
У Высоцкого в песнях присутствовали «бичи». Одна из трактовок — «бывший интеллигентный человек».
Их было особенно много в Приморье в 60-ых и 70-ых. Называли бичом опустившегося, нередко спившегося безработного и бездомного человека, пробивающегося сезонными или случайными заработками.
На неквалифицированных и тяжёлых работах и проживающего в бараках, вагончиках и другом случайном жилье.
А вот «бомжи» появились значительно позже. Это обидное прозвище людей, называвшихся «Без определенного места жительства». Появились к середине и к концу 80-ых.
Технически бомжей в Советском Союзе и вовсе не было, потому как недвижимость не была собственностью гражданина в капиталистическом смысле.
А на бумаге для каждого была нарисована своя крыша над головой — от коммуналки и общаги до собственной квартиры или частного дома. У каждого в паспорте значился адрес — прописка.
Но жизнь была шире и объемнее написанного на бумаге. Кто-то бродяжничал сам, кто-то не работал и скрывался, например, от алиментов.
Кто-то спивался и оказывался на улице. Кого-то аферисты лишали жилья обманом. Последние случаи были редки, но тем не менее были.
И все же при всех мифах и легенда о пьянстве в советское время, я должен сказать, что по сравнению с 90-ыми бомжей и бездомных в Союзе было мизерное количество.
По началу я находился там один. Усевшись и найдя более менее удобное положение. Я попробовал уснуть. В камере было прохладно. «Никто не обещал тебе пятизвездочный отель» подумалось мне, но настроение у меня было хорошее.
Мне было спокойно от того, что мои друзья сейчас находятся в тепле и уюте.
Я был уверен, что прокурор города сделает всё для того, чтобы его дочь оказалась дома, пусть даже под подпиской о не выезде.
Это мысль успокаивала и убаюкивала меня, я почти уснул когда услышал в коридоре за решеткой запертых дверей обезьянника знакомый голос.
— Да не пихай ты так! Иду, я иду, начальник!
— Я тебе сейчас поговорю! — отвечал ему конвоирущий.
Сотрудники милиции в мою сторону вели человека, держа его под руки. Вот так встреча.
Глава 22
— Да не пихай ты так! Иду я, иду, начальник!
Сотрудники милиции в мою сторону вели человека, держа его под руки. Вот так встреча.
— Сухишвили, ты перестань-то блатным прикидываться, плохо кончишь. Цени свободу, а не воровское поведение.
— Настоящая свобода в может быть только в душе.
Замки в камеру залязгали вместе со звоном связки ключей надзирателя.
— Не умничай, — один из конвоиров слегка подтолкнул его в камеру. Не грубо, но вполне чувствительно.
— А что не умничай? Даже великий Иосиф Виссарионович Сталин в молодости несколько раз сидел в тюрьме и был в ссылке. Если его тюрьма не испортила, то я тоже постараюсь