здешних людях, когда их уже нет на свете. Тогда ведь только и выясняется, кто они были и каковою славой пользовались при жизни.
– Правда? Вот как? – удивился Бехайм.
– Но коли он жив, – продолжал свечник, – совет мой таков: обратитесь к кому-нибудь из носильщицкой гильдии и спросите его об этом человеке. Носильщики здесь, в Милане, почитай что во всех домах бывают, примечают, что там да как, ничего от них не укроется. Однако ж выбирайте, у кого груз полегче; у которого на горбу чересчур много ящиков да тюков, тот в разговоры вступать не станет, и так-то бесперечь орет «эй!», «гляди!», «прочь с дороги!», а уж тут вовсе облаять может и коли призовет на вашу голову разве что чуму, или столбняк, или костоеду, считайте, вам повезло. Да, от миланских носильщиков еще не то услышишь!
– Я хотел спросить вас еще кое о чем, – сказал Бехайм. – На днях я проходил по этой улице в намерении подсмотреть на вечер что-нибудь этакое… приятное…
– Этакое приятное на вечер? – восторженно вскричал свечник. – Знаю-знаю! Коли речь о приятном, за советом дело не станет. Подите на рынок и купите миноги! Вот уж поистине лакомство для тонкого ценителя, сущее объедение, и на них аккурат самая пора. Я их приготовлю, вы меж тем позаботитесь о вине, и мы с вами проведем замечательный вечерок. Один что-нибудь расскажет, потом другой…
– Но я-то думал тогда не о миногах, а о девушке, – перебил Бехайм. – О хорошенькой девчонке, и, на счастье, встретил такую, которая очень мне приглянулась. Но я потерял ее из виду и не нашел, однако ж, сдается мне, она не раз проходила мимо ваших дверей, и если я ее опишу, вы, верно, скажете, кто она.
– Что ж, попробуйте! – подбодрил его свечник. – Только покороче, не то на рынке всех миног расхватают. На сей-то раз я вам угожу, потому что всех девиц в этом квартале знаю наперечет еще с тех времен, когда собирался взять себе жену. Хотите – верьте, хотите – нет, они тогда стаями вокруг меня вились, ровно дрозды вокруг спелого винограда.
– И давно ли вы собирались жениться? – спросил Иоахим Бехайм.
– Тому уж несколько лет, – вздохнул свечник. – Точнее… н-да, лет двенадцать-пятнадцать будет. Вы правы: смерть и время – первейшие разрушители, и, отведавши уксусу, никак не скажешь, что он некогда был вином.
– Девушка, которую я встретил на этой улице, была юная и прехорошенькая, – сообщил Бехайм. – Высокая, но хрупкого телосложения. А носик… – он умолк и задумался, толком не зная, что сказать об этом носике, потом продолжил: – очень шел к ее личику. И она вовсе не гордячка. Увидев меня, улыбнулась и обронила платочек, вот этот, из доброго «боккаччино», чтобы я его ей вернул.
– Фу! – воскликнул свечник. – Экая негодница, знаки мужчинам подает! Не много вам чести будет от этой особы.
– А ну, поосторожнее! – возмутился немец. – Как вы смеете говорить о ней в таком тоне? И вообще, при чем тут честь? Я с нею развлечься хочу, и только. Какая еще честь?! Гром и молния, коли суп хорош, любая тарелка сойдет!
– Конечно, конечно! – торопливо согласился свечник, не желая остаться без миног. – Мое дело сторона. Поступайте с нею как вам угодно.
– До этого еще далеко, – посетовал Бехайм. – Надо вам сказать, я и видел-то ее всего один раз.
– Ничего, увидите, как пить дать увидите, не раз и не два, – посулил свечник. – Вы только пройдитесь мимо ее дома, а уж она будет стоять у окошка и тянуть шею, провожая вас взглядом. Или, зная, что вы пройдете мимо, сядет подле дома на лавочке, разряженная в пух и прах, как Пресвятая Дева перед Вознесением.
– В том-то и штука – я не знаю, где ее дом, не знаю, где ее искать.
– Где ее искать? – загорячился свечник. – Да повсюду, и на этой улице, и на той, в церквах, на рынках, возле балаганов – мест для поисков предостаточно, Милан – город большой.
– А кстати, – сказал Бехайм, – пожалуй, есть один путь, который приведет меня к ней.
– Сотня путей, – вставил свечник, словно от такого обилия путей Бехайму еще больше пользы.
– Она как будто бы знакома с одним человеком, – продолжал Бехайм, – которого я могу описать вам очень подробно, потому что хорошо его рассмотрел. Высокий, худой, с впалыми щеками и орлиным носом, уже в летах, носит серые козловые штаны и старый затасканный плащ с узенькой бархатной оторочкой, иногда он поет вон там, на рынке.
– Поет на рынке? – вскричал свечник. – А в подпитии не пляшет ли гальярду?[15] Тогда мне понятно, кого вы имеете в виду. Да, этого человека я знаю. Он вроде как поэт, декламирует стихи собственного сочинения и со словами ловко управляется, ровно ткач с челноком. Он не из наших, говорят, не то из-под Аосты, не то еще откуда, однако ж гальярду пляшет не хуже коренного ломбардца. Как его имя или как он сам себя называет, я не ведаю, но вечерами его всегда можно найти в «Барашке», он сидит там с живописцами, музыкантами, пашквилянтами и мастерами-камнерезами из собора, на всю округу шумят.
– Чрезвычайно вам обязан, – сказал Бехайм, – я как раз ищу нынче вечером веселой компании.
– Будет у вас компания, – заверил свечник, – и самая что ни на есть лучшая. Ступайте сейчас за миногами. Я же пока разведу огонь… да, и позаботьтесь о вине, а баранинка у меня найдется. Вы меня еще не знаете. Коли войду в раж, так вы целый вечер будете со смеху помирать над моими проделками. Хотите послушать, как я однажды оставил потаскушку без заработка?
Немец потер правой ладонью левое плечо, так он делал всегда, когда что-то было ему не ко времени и не по вкусу.
– В другой раз, – наконец решил он. – Прошу прощения, но сегодня я никак не могу. В самом деле, я весьма вам обязан. Скажите только, где найти этот трактир, «Барашек»?
– Об этом не меня надо спрашивать, – обиженно сказал свечник. – Я не из тех, кто транжирит денежки по трактирам. Но раз уж вы предпочитаете этакое общество моему, ладно, Господь с вами, идите на Соборную площадь, погуляйте там маленько, а как услышите в окрестностях адский шум, аккурат туда и ступайте. Я, понятно, готов услужить вам, чужому в этом городе, любыми сведениями, но что до трактиров, тут я не помощник.
Глава 3
Мокрый от неутихающего дождя, Иоахим Бехайм шагнул в низкий дверной проем трактира «Барашек». Глаза его тотчас отыскали камин, и, увидев вязанки хвороста, штабелем сложенные подле огня, он с удовольствием и облегчением затворил за собою дверь, ибо в такой промозглый, студеный вечер превыше всего ценил жаркое пламя в