уже умерли, а у дяди, взявшего меня к себе, было слишком много своих забот, чтобы об этом задумываться. Не желая быть для него обузой, я предложил ему отправить меня в путешествие, за что он с благодарностью ухватился, хотя и любил меня. Официально я при дворе так и не побывал, хотя неофициально бывал много раз. Но сказка о храбром юноше, сознательно захотевшем поменять одно на другое и заявившем об этом родителям, к тому же покойным – это всего лишь сказка. Я попросту не заслуживаю похвал, столь щедро изливаемых на разумного, но не существующего в природе юнца».
В улыбке моего спутника не было и намека на то, что он мне не поверил или чего-то не понял. Мы обсудили местоположение школы (его отец только что согласился продать мне два дома в Саллезе, замолвить за меня слово владельцу третьего и все три подновить); обсудили, как полезно школярам путешествовать, поговорили о любознательности и необходимости теоретических знаний в повседневных делах. Потом вернулись к его повозке, и он подвез меня до моего дома.
Дня три спустя ко мне вбежал мой секретарь. Косые лучи солнца сквозь ставни падали на его взбудораженное лицо. «Хозяин, про вас рассказывают ужасные вещи! Говорят, будто школа будет не в Неверионе, а в ремесленном квартале, будто вы, говоря с купцами, отрекаетесь от своего рода. Говорят даже, будто вы оболгали своих родителей, утверждая, что они не благородного сословия! Аристократы, поддерживавшие вас, возмущены тем, что вы потакаете купеческим предрассудкам, сами же купцы думают, что вы их принимаете за глупцов!»
Я, конечно же, растерялся и понять не мог, откуда взялись эти россказни. Еще три дня я осторожно расспрашивал и купцов, и вельмож и узнал, что будто бы рассказал одному юноше из купцов, что мне не позволили отправиться ко двору оттого, что мои родители умерли! Такова, как объяснил я доверчивому сыну купца, традиция у столичных аристократов! Но тот, кому упомянутый купеческий сын (несомненно, тот самый, с кем я гулял под пальмами) все это пересказал, сам был аристократом; зная, что подобной традиции никогда не существовало, он разоблачил мою ложь. Оба они не могли понять, что толкнуло меня на столь нелепые речи.
Я кое-как исправил дело, поговорив со своими знакомыми, но этот случай все еще напоминает мне, как плохо понимают друг друга люди разных сословий.
Ибо по городу до сих пор бродит чудище, в котором, как все полагают, я должен признать себя.
«Я» – это юноша, отказавшийся от приглашения ко двору и предложивший своим родителям (или дяде, по мнению некоторых) вместо этого отправить меня в путешествие.
Теперь «я» не желаю говорить об этом примечательном поступке из скромности – или отрекаюсь от него в своекорыстных целях. Именно этот «я» живет в этом городе, заведует школой, учит детей, пользуется уважением или подвергается порицанию.
5.2.2.1. Цитата из Бодлера в контексте фэнтези производит совсем не такой эффект, как та же цитата в контексте научной фантастики. И произвела бы совершенно другой эффект в жанре, который Тодоров называл «фантастическим» или у писателей натуралистической школы типа Золя или Синклера Льюиса. В обоих паралитературных контекстах Бодлер ведет горячий диалог с текстом. В обоих литературных контекстах он лишь одобряет или осуждает специфические нарративные тропы так называемого сюжета. Создание диалога за пределами этого полунемого суждения потребует недюжинного критического насилия.
5.2.3. Мои недоброхоты из квартала Невериона (повествует Мастер), в том числе мои родичи, говорят, что я, поместив школу там, где она находится, сделал образование ремеслом или торговой отраслью. Даже в наши неаристократические времена они находят это низким и возмутительным. Но что было бы, открой я школу в одной из усадеб Неверионы? Сделало бы это образование чисто аристократической привилегией?
5.3. – Итак, подведем итог. – Министр уперся пальцами в край каменного стола. – Сначала вы говорите, что все сто тридцать семь заболевших – мужчины? А потом смущенно опускаете глаза и говорите, что не все? С бароном Ванаром я, конечно, знаком. Следует ли мне понимать, что часть заболевших мужчин в глазах многих мужчинами не считаются? Если так, то это поистине удивительная болезнь! – Небо за высоким окном горело, как серебро. – Наше положение, однако, не допускает ложной стыдливости. Мы должны тщательно рассмотреть это и принять меры…
6. отковырнуть ногтем темноту под корой желтое дерево под зеленым налетом медь под маслом серый грифель
ступить в корыто глубиной до бедра там плавают шкуры тычешь в них шестом серая жижа в которой стоишь удаляет шерсть потом смотришь на собственную безволосую ляжку Садук никогда не работал в дубильне а я проработал с полгода в семнадцать
Нари с подоткнутым мокрым подолом у стиральной лохани щелочь пронзительные женские голоса
соскрести еще что-то одна краска любит другую воткать проволоку в основу отбить до тонизны если порвется хоть где-то продать дешевле боль протыкается рукой и коленом под болью еще больше боли лечь поудобней когда болеешь такая же редкость как красота когда работаешь плохо
надо ли полагать что ты чуть выше своих друзей чтоб любить их входная завеса дождавшись лета покажет что мастерская не открыта и не закрыта
теперь уж не выше
в постели и еще где-то я следую за огненным пальцем выводящем что-то на боку глиняного сосуда когда мне шесть, миную годы переулки события они закручиваются в воронку пусть себе крутятся как тогда в семнадцать не хочу больше смотреть как умирает маленькая свирепая женщина моя мать в четырнадцать думал что лучше всего умереть как она когда уже устал умирать и поминутно идешь на сделку с болью чтоб дышать дальше под конец такие сделки всегда заключаешь
страх смерти это для здоровых умирание слишком много сил отнимает когда ты болен столько недель страх сменяется раздражением
солнечный луч в уголке окна как локон прекрасного дня что остановился передохнуть за окном голоса пахнет кашей и перцем на моей такой людной и живописной улице
я лежал у себя в комнате только когда болел но не так болеть так значит быть где-то еще
6.0.1. Шеннон отмечает, что английский язык становится на 50 % редундантным (избыточным), когда мы имеем дело с образцами текста из восьми букв. Чем больше длина, тем выше редундантность: в предложениях до 100 букв она составляет примерно 75 %. Еще выше этот процент в случае целых страниц или глав, где читатель получает общую статистику текста, включая тему и литературный стиль. Это означает, говорит Шеннон, что бóльшая часть того,