взойдет, – но иногда работал при них и заполночь, когда полная луна всходила и снова закатывалась. Доливал масла с полдюжины раз, даже не глядя в окно.
«Ферон, сколько раз тебе говорить…»
Сейчас луна, почти полная, еще не взошла.
Он продолжал ткать и не поднял глаз от работы, услышав, как прошуршала дверная завеса.
«Я принес тебе кое-что», – сказал отец.
Мотки пряжи – яркой, насколько мог разглядеть Ферон при свете ламп – посыпались со стола на пол.
«Ого!» – Он привстал на колени.
«На Старом Рынке купил. Не знаю, подойдут ли тебе такие цвета, но решил взять. – Отец потеребил ухо. – Недешево, знаешь ли».
Ферон встал – поясница и бедра у него затекли.
«Спасибо. – Он не знал, что еще сказать. – Есть хочешь? Я что-нибудь приготовлю…»
«Нет, я уже поел. Сготовь себе, если хочешь».
Ферон видел, что отец слегка пьян.
«Ну так как, сгодится тебе?»
«Да. Спасибо большое».
«Ну и работай себе. Я так и подумал – авось сгодится».
«Я прервусь ненадолго, – сказал Ферон и спросил, чувствуя, что это будет уместно: – Ты как, нашел себе женщину?»
Отец притворился, что не расслышал.
Оба сели за стол.
Несколько мотков распустилось. Отец подносил их к свету, чтобы лучше рассмотреть.
«Нет, – сказал он наконец. – Расхотелось. Вот пряжу тебе купил вместо этого».
Не такого извинения ждал Ферон. Он хотел, чтобы отец утешился с женщиной и сказал: «Ты прости, Ферон, я был неправ. Ты мой сын и будешь им несмотря ни на что. Ты думаешь так, я иначе, но это ничего не меняет. Прощаешь меня?» За работой он не раз представлял себе эти слова, но теперь понял, что отец никогда так не скажет – не таков человек. А он слишком устал, чтобы этого требовать, да и не так уж хочет это услышать.
«Что с тобой такое?» – Отец опустил руку с мотком на стол.
Ферон потер влажные глаза двумя пальцами, сильно загрубевшими от дубильных работ.
«Ничего».
«Вон луна взошла, лезь на крышу. Нечего масло жечь».
«Да… Ладно. Спасибо тебе за пряжу. – Ферон прихватил один моток, не зная точно, какого он цвета.
Отец пробурчал что-то.
Ферон поднял кросны, челноки качнулись и щелкнули.
«Ты здоров ли?»
Отец кивнул. «Ты долго-то не засиживайся».
«Не буду».
Отец задул одну за другой две лампы – теперь горела только одна, на полу.
…Лежа в темноте семь лет спустя, Ферон вспоминал не смерть отца три года назад, а тот вечер. Вспоминал, как сидел на крыше и ткал, перебирая пряжу, обесцвеченную луной.
7. Женщина с северо-востока пишет мне:
«Больше всего в отношении СПИДа меня злит то, что мы, женщины, снова по доброте сердечной помогаем мужчинам. Где они были, когда мы боролись против того, что творила с женщинами система здравоохранения? Я злюсь, что снова приходится записываться в помощницы, особенно в такой ситуации, когда правые кричат “Бог ненавидит геев”, а меня ужасает и сама болезнь, и гомофобный капитал, который на ней наживают.
Прежде всего мы должны прояснить, что ханжи, рассматривающие СПИД как кару для грешников (или попросту полагающие, что геев не жалко), – это те же ханжи, которые боятся женщин, ненавидят их и хотят, чтобы мы знали свое место и даже пикнуть не смели. Это та же идеология, из-за которой большинство людей обоих полов и разной сексуальной ориентации терпят правительство, тратящее все больше миллиардов на военные игрушки и позволяющее кому-то наживаться на этом… Боюсь, что эту связь, как всегда, только радикалы улавливают…
Эпидемия ужасна сама по себе, но еще хуже то, что столько американцев видят в ней божественное подтверждение системы своих омерзительных ценностей и фантазий. НЕНАВИЖУ, когда СПИД используют против секса вообще – даже больше, чем когда его используют против однополого секса. Негодовать из-за того, как другие люди получают свои сексуальные удовольствия, – это самый причудливый вывих во всей человеческой природе. Глупо же, особенно если не знаешь об этом ничего, кроме мифов. (Слышу уже обычные возгласы: “А как же насилие?”) Ни изнасилования, ни убийства я, само собой, не оправдываю!
Человеческая биология такова, что мы не только получаем удовольствие, удовлетворяя свое сексуальное возбуждение, но еще и страдаем, когда такого удовольствия недостаточно. По мне, всё это очень просто и к морали никакого отношения не имеет».
7.1. Совещания в палате Высокого Совета, совещания в нескольких низших палатах.
Совещания в тронном зале. «Она топнет ножкой, – заявил кто-то в одной из палат, – но барон Кродар сделает все по-своему». Ножка, однако, не топнула, и совещание с малюткой-императрицей Инельго длилось всего лишь треть времени, предсказываемого самыми сангвиническими придворными. Позже, впрочем, императрица вызвала свою престарелую визириню для приватного совещания. Издавались указы, рассылались гонцы. Наконец один из гонцов вернулся, и одним погожим утром в месяц хорька императорские глашатаи возгласили на всех углах (они начали еще на рассвете и продолжали весь день, так что к вечеру об этом – как от них, так и из других уст – услышал весь город):
«Ее императорское величество малютка-императрица Инельго, милостивая и добросердечная владычица наша, разослала гонцов во все концы нашей империи, дабы человек, известный как Горжик Освободитель, прибыл в столицу и занял пост министра при Высоком Дворе, где он совместно с императрицей и другими ее министрами приложил бы свои дарования на благо всех сословий, высоких и низких, рабов и свободных людей.
Сей человек дал согласие.
В честь этого радостного события в Колхари будет объявлена карнавальная неделя; каждый из пяти дней все наемные работники будут трудиться не дольше шести часов, а весь шестой день посвятят отдыху и гуляньям. Так отпразднуют столица и вся страна прибытие Освободителя к Высокому Орлиному Двору!»
7.1.1. Это отвлечет их от чумного мора, сказал министр.
7.2. Несколько лет она разъезжала по всей стране и рассказывала истории – то в знатных усадьбах, то на городских рынках, то случайным путникам у вечернего костра. Платили ей за это по-разному: едой, ночлегом, деньгами, а порой она довольствовалась тем, что старик или молодая девушка радовались, печалились и дивились ее рассказам. Из усадеб и с рынков ее направляли в другие усадьбы и города, давая рекомендации на словах или на письме – так оно и шло.
Редкое общество не обижает своих артистов, и Неверион не был исключением. Норема вынесла свою долю обид, но не ожесточилась и скопила немного денег, на которые сняла себе в Колхари комнату, чтобы отдохнуть и поразмыслить. Подруга, нашедшаяся после долгих поисков, покинула ее снова –