стало основной целью первого секретаря ЦК КП(б) Украины, а с декабря 1949 года — первого секретаря Московского обкома ВКП(б) Никиты Хрущёва.
Несмотря на то что формально после смерти Сталина первым человеком в стране стал безынициативный Маленков, реально политикой руководил Берия. Уже через неделю после смерти Сталина Берия направил несколько предложений в СМ СССР и ЦК КПСС, стал инициатором целого ряда законодательных и политических инициатив, прямо или косвенно изобличавших репрессии 30‑х годов. Многие его предложения были реализованы в соответствующих нормативно-правовых актах. Например, приказ от 13 марта 1953 года о пересмотре «дела врачей», в результате чего все фигуранты соответствующих уголовных дел были реабилитированы.
27 марта 1953 года на основе записки Берии вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об амнистии». В течение 1953 года по этому указу из мест заключения было освобождено 1 млн 201 тыс. 738 человек, что составляет 53,8 % общей численности заключенных на 1 апреля 1953 года. Всего же за 1953 год было освобождено 1 млн 610 тыс. 616 человек. В переписке Берии со своим первым заместителем Кругловым с апреля по июнь 1953 года чётко выражалось намерение провести осенью 1953 года крупномасштабное освобождение спецпоселенцев. Были подготовлены проекты Указа Президиума Верховного Совета СССР и постановления Совета Министров СССР, на которых была проставлена предварительная дата — август 1953 года. Предполагалось освободить по амнистии 1,7 млн человек, но данным планам не суждено было сбыться.
Незадолго до трагических событий 26 июня 1953 года Лаврентий Павлович официально пригласил известного писателя Константина Симонова и предъявил ему расстрельные списки 30‑х годов за подписью Сталина и других членов ЦК партии. Группа Хрущёва, Маленкова и Булганина стала реально опасаться, что Берия придаст огласке архивные документы, подтверждающие их участие в репрессиях 1937–1938 годов. Серго Берия рассказал в одном из интервью, что отец сообщил ему утром 26 июня на даче о том, что на предстоящем заседании он собирается потребовать у Президиума санкции на арест бывшего министра госбезопасности Игнатьева. Дело в том, что Игнатьев ведал охраной Сталина в последний год его жизни. Именно он был человеком, который знал, что произошло на даче Сталина в ночь на 1 марта 1953 года, когда у вождя случился инсульт. А произошло там, как пишет Елена Прудникова, нечто такое, по поводу чего и много лет спустя оставшиеся в живых охранники продолжали бездарно и слишком очевидно врать. И уж Берия, который целовал руку умирающему Сталину, сумел бы добраться до истины. Этот страх перед неизбежным разоблачением подтолкнул Хрущёва к активным действиям.
Из стенограммы июльского Пленума ЦК КПСС 1953 года, выступление Хрущёва: «В четверг мы с ним — Маленков, я и Берия — ехали в одной машине, а распрощались мы с ним знаете как. Он же интриган, он меня интригует против Маленкова и против других, но он считал главным Маленкова, что надо против него. Прощается, он мне руку жмет, только я это слышу, я ему тоже отвечаю “горячим” пожатием: ну, думаю, подлец, последнее пожатие, завтра в 2 часа мы тебя подожмем. (Смех) Мы тебе не руку пожмем, а хвост подожмем. Товарищи, с вероломным человеком надо было так поступить. Если бы мы сказали, когда уже увидели, что он негодяй, то я убежден, что он расправился бы с нами. Вы не думайте, он умеет. Я уже некоторым товарищам говорил, и мне говорили, что я преувеличиваю: смотри, не будь чудаком, похоронит тебя, речь произнесет и табличку повесит — здесь покоится деятель партии и правительства, а потом скажет — “дурак”. И покойся там. Он способен на это. Он способен подлить отраву, он способен на все гнусности. Дело мы имели не с членом партии, с которым надо партийными методами бороться, а мы имели дело с заговорщиком, с провокатором, а поэтому не надо было разоблачать себя. Агентура, как они говорят. Это значит: агентура — начальник МВД в ЦK. Вот до чего мы дошли. Обстановка такая создалась» (РГАНИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 29. Л. 1—74; Д. 30. Л. 1—161; Д. 31. Л. 1—111; Д. 32. Л. 1—85; Д. 33. Л. 1–5. Подлинник).
В запале своего выступления Хрущёв говорит о Берии в прошедшем времени, как будто того уже нет в живых: «Вот, товарищи дорогие, поэтому это провокатор был, и большой, крупный, не упрощайте — это крупный был провокатор» (там же). На воре Хрущёве, как говорится, шапка горит. У него предательство на лбу написано. В настоящее время существует достаточно свидетельств, что никакого ареста Берии 26 июня 1953 года не было — его просто расстреляли во дворе собственного дома. Поэтому остаётся только гадать, кого судили 23 декабря 1953 года специальным судебным присутствием Верховного суда СССР под председательством Маршала Советского Союза Ивана Степановича Конева. В любом случае, арест и казнь Берии происходили незаконно: ордера на его арест никогда не существовало, протоколы допросов и письма существуют только в копиях, описания ареста его участниками кардинально отличаются друг от друга, обязательный в таких случаях врач при расстреле Берии отсутствовал — да и вообще не засвидетельствовал смерть, что произошло с телом после расстрела — никакими документами не подтверждается (справки о кремации нет).
Нина Теймуразовна, вдова Лаврентия Павловича, в своём уже цитированном выше интервью отмечает: «Я никогда не вмешивалась в служебные дела моего мужа. Тогдашние руководители не посвящали жен в свои дела, поэтому я ничего не могу рассказать об этом. То, что его обвинили в государственной измене, конечно, демагогия — в чем-то нужно было обвинить. В 53‑м случился переворот. Боялись, как бы после смерти Сталина Берия не занял его место. Я знала своего мужа: он был человеком практического ума и понимал, что после смерти Сталина стать грузину главой государства — дело невозможное. Поэтому, наверное, он пошел навстречу нужному ему человеку, такому, как Маленков.
В июне 53‑го меня и моего сына Серго внезапно арестовали и поместили в разные тюрьмы. Сначала мы думали, что произошел государственный переворот и власть захватили антикоммунистические силы.
Я сидела в Бутырке. Каждый день приходил следователь, который требовал от меня показаний против мужа. Говорил, что “народ возмущен преступлениями Лаврентия”. Я ему ответила, что никогда не дам сведений — ни плохих, ни хороших. <…>
Как-то в тюрьму пришел один мой “доброжелатель” и посоветовал, чтобы я написала заявление с просьбой о переводе в больницу, так как в тюрьме невыносимые условия. Это правда, я находилась в очень тяжелых условиях. О карцере, об “одиночке” слышали? Так вот, в “одиночке” я и была. Ни