Читать интересную книгу Том 5. Дар земли - Антонина Коптяева

Вот когда ей по-настоящему сделалось неловко, но уже из-за собственной вольности, оттого, что она стояла перед ним босая, непричесанная, в промокшей майке. Стараясь скрыть смущение, она сказала резко:

— Счастливого пути. Поговорили. Ну и все!

16

Дронов встал рано. Прежде чем уйти из дома, или, как громко ее называл, дачи, просто-напросто барака из двух маленьких срубов на сваях с закрытой верандой, прилепившихся в ряд под крутым берегом Камы, он еще раз проверил, как уборщица приготовила для Нади угол за ширмой в проходной комнате. Узкая кровать у самого окна, столик-тумба с букетом полевых цветов, подвесной шкафчик, шифоньер для белья и платья даже с зеркалом, а на веранде качалка — понежиться в ясную погоду. Самому Дронову рассиживать и нежиться было некогда. Он очень любил дочь, но до сих пор смотрел на нее, как на ребенка, словно и не заметил, сколько лет пронеслось с тех пор, когда она впервые сказала ему «папа».

Не годы запоминались, а все, что сделано за это время. Но уже надоело ему, имея семью, жить бобылем, да и Дина Ивановна устала от постоянной разлуки. Видимо, возраст у обоих начал сказываться: потянуло к спокойному семейному очагу. Строительство в Камске оказалось счастливым выходом из положения: тут они будут почти рядом. Вот только бы поскорее проложили асфальтовую дорогу! А если и Надя переберется сюда, то лучшего не придумаешь.

«Нефть — основа экономики», — часто слышала она от матери.

«Из нефти и газа можно сделать все», — говорил Дронов еще в те времена, когда Надя бегала в одних трусиках, с бантом на кудрявой голове.

С некоторых пор он считает, что самое почетное звание на земле — это химик, а самый интересный раздел химии — переработка нефти и газа, поэтому и не чает, как бы поскорее дорваться до выпуска продукции в новешеньких своих цехах.

Вот он стоит в спальне на «дикой» даче, бывшей лодочной станции, и укладывает — втискивает — еще одну папку в битком набитый портфель. Письменный стол, занявший жилплощадь наравне с кроватью, завален книгами и чертежами (квартиры в городе у директора будущего химкомбината еще нет), и даже плита с духовкой в проходной, теперь Надиной, комнате тоже напоминает о канцелярии: застлана листом цветного картона и затерялась под наплывом ватманов, калек, деловых бумаг, распирающих скоросшиватели; газеты и журналы — прямо на полу стопами.

Плита — на случай холодной погоды. Но весна нынче теплая, а дел у директора столько, что ему не хватает ни дня, ни ночи: захлестывают и в дни отдыха.

Зато кругом красота! Если посмотришь в окошко хоть из домика, хоть с застекленной веранды, то увидишь, как широким разливом идет река, и впечатление такое, будто находишься на пароходе. Сбежишь по трапу с открытой террасы, тоже на сваях, пристроенной к веранде вплотную под отвесом береговой кручи, зашуршат под ногами белый плитняк и ноздреватые куски известняка, и сразу — вода. Купание — прелесть!

«Наде тоже здесь понравится», — подумал Дроков и пошел к машине.

Купальщики из здешнего дома отдыха, веселые туристы, колхозницы у открытых прилавков, торгующие возле пристани всякой снедью, с любопытством посматривали на высокого сухопарого человека в узких серых брюках, с бородой, лежавшей веером над отворотами светло-синего пиджака.

— Американец, надо быть.

— Пижон, стиляга. Для моды, а не бедности ради напялил брюки от другого костюма.

— Фасон давит! Теперь так полагается.

— Да это наш главный! С комбинату, — солидно осведомлял новичков курносенький веснушчатый Витька, сын киномеханика из дома отдыха, что проглядывал нарядными корпусами из густой дубравы над обрывами берега.

Витька, целый день проводивший у реки с удочками, чувствовал, что главный, как и он, влюблен в здешние угодья и тоже не прочь поваляться на песке, порыбачить и покататься на лодке, но дела его заели. И значит, очень важные дела, если взрослый, вроде ни от кого не зависимый человек даже в выходной день не может посидеть у костра или на охоту съездить, как другие береговые жители. Уже за одно то, что главный облюбовал под жилье бывшую лодочную станцию, Витька уважал его. Уважал и сочувствовал.

Кама-то вот она, серебристо-голубая под утренним небом: течет себе, чуть морщась от прохладного ветерка. До чего же хорошо!

Однако и в этот ранний час свидания с Камой, радуясь приезду дочери, Дронов не забывал о проектах и сметах, о подрядчиках, инженерах, сварщиках, монтажниках и такелажниках. Скорее бы унялась истрепавшая всех лихорадка строительства, скорее бы войти в готовые цехи!

«А Надюша застряла в Скворцах, даже не позвонила вчера. Совсем это на нее не похоже».

И Дронов тоже повел себя необычно: велел шоферу ехать за Надей в Скворцы, а сам вернулся обратно, к даче.

— Что это тебя надоумило? — скорее по привычке сетовать на любые помехи, чем с досадой, проворчал Витька, поглядывая с мостков на подходившего главного. — Купаться вздумал? А мне из-за тебя на другое место прикажешь перебираться? Ясно: будешь тут бултыхаться да рыбу пугать!

Дронов уже шел по мосткам в одних трусах; забавно топорщилась над голой грудью окладистая борода. Ребра — пересчитать можно, но здоровенные, точно кованые обручи. Мальчик все-таки не ушел с облюбованного места, только подвинулся на край: неплохо, пожалуй, завести знакомство с главным на короткую ногу. Витька не подхалим, но человеческие слабости ему вовсе не чужды, а у товарища машина есть, моторка большая, и даже катер двухкаютный частенько бывает в его распоряжении.

Однако вступать в разговоры, когда Дронов останавливается рядом, маленький рыбак не спешит, соблюдает этикет, да и опять же рыба «давится», прожорливые с утра окуни и подлещики клюют вовсю.

Понаблюдав за клевом, Дронов улучает минуту, когда рыбак меняет наживку, и сам, точно щука, врезается в медленно идущую, темную на глубине воду.

Мальчишка, разиня рот, глядит на то место, где исчез пловец. Нет и нет его: забило, поди, нос и глотку бородой, задохнулся главный и царапает теперь дно где-нибудь за пристанью… Но тревога на лице Витьки сменяется радостной усмешкой: темная голова (словно шапку во рту держит) наконец-то вынырнула. Далеко проскочил! У Витьки хватает силенок домахать саженками туда и обратно почти до середины Камы, однако нырять так он еще не наловчился.

…Чьи-то руки сжали локти парнишки. Он обернулся, задирая облупленный от загара нос. Из дома отдыха, что ли? В белом платье, кудрявые волосы, как солнце, светятся. На шее ниточка красных, мелких, тесно нанизанных бус.

— Кто такая?..

— Надя. А ты?

— Я киномехаников сын. Витька.

Он высвободил локоть и, отодвинувшись — не любил «барышень», начал деловито наживлять удочку червяком.

Надя села на мостки, обхватив колени бронзово-загорелыми руками, зорко всмотрелась в голубой простор реки.

Мальчик недовольно косился на нее серым в белых ресничках глазом: ходят тут, только рыбу пугают!

У него выгоревший до седины чуб, под засученными выше колен штанами сухие, как у зайца, почти черные ноги с торчащими лодыжками, а лицо ничего — кругленькое, миловидное.

— Не сердись! — со сразу возникшей симпатией сказала Надя, почувствовав его недовольство. — Здесь места много, всем хватит. Замечательную площадку выбрали для новостройки: лес, река такая и дом отдыха, да еще остров…

— На что вам остров? Мы там сено косим.

— Кто это вы?

— Мой папанька… и другие тоже. Через Каму на лодке возим. Здорово это — лежать наверху на сене. Лодки не видать, будто копна сама плывет и весла откуда-то мах-мах… Аж страшно. Особливо когда на волну попадешь.

Помолчали. Потом Надя сказала шутливо-задумчиво:

— Мой папанька тоже вон там, на острове…

— Это главный-то? Зачем он бороду отрастил? Вроде пират морской. — Витька посмотрел: не обиделась ли? Нет, ничего, улыбается.

«Красивенькая!» — отметил про себя и начал насвистывать с независимым видом.

То ли привлеченный этим свистом, то ли выполняя долг службы — пора уже, выспался, — на мостки пожаловал крупный белый щенок на высоких лапах. Помахивая длиннющим хвостом, он ткнулся холодным носом в руку Нади, подошел к Витьке и остановился выжидающе, щуря глаза; между губой и ноздрями у него рыжела бородавка.

— Каштан, — отрекомендовал его Витька, по-хозяйски потрепав гладкую шею собачонки. — Он еще совсем глупый. Старший брат на цепи сидит. Никого к дому не подпустит. А когда сорвется, то… ничего, веселый, играет вместе с Каштанчиком.

— Почему ты назвал его Каштаном? Ведь он белый, — спросила Надя, наслаждаясь теплотой утра и ласковой прохладой, веявшей с реки.

— Да так уж назвали. — Витька опять посуровел, усмотрев в ее поведении возможность захвата освоенной им береговой позиции. Она уже и туфли сняла, готова сидеть тут хоть до самого вечера! — Ты бы лучше шла себе, покупалась бы. Сейчас самый клев, а тут разговоры… Рыба пугается.