— Что происходит? — не выдерживает Джули. — Что он говорит?
Я смотрю в ее взволнованное лицо, и чувствую судорогу в животе, и слышу молодой, взволнованный голос.
Началось, мертвячок. Вы с Джули запустили машину, и теперь она движется сама по себе. Античума! Вирус жизни! Ты хоть сам-то понимаешь, образина ты тупая? Он в тебе! Его надо разносить. Ты должен выбираться из этих стен.
Я отворачиваю трубку от уха, чтобы и Джули могла послушать. Она прислоняется к ней ухом.
— М.
— Чего?
— Скажи Джули.
— Что?
— Скажи Джули… что… происходит.
Пауза.
— Меняемся. Нас много… таких. Как Р.
Джули смотрит на меня, и я почти слышу, как у нее поднимаются волоски на шее.
— Так ты что, не один такой? — говорит она, отодвинувшись от трубки. — Вы… оживаете? — Она похожа на маленькую девочку, высунувшую голову из бомбоубежища после того, как провела всю жизнь во тьме. Ее голос, тихий и нерешительный, чуть не дрожит полупридушенной надеждой. — Что же это… чума проходит?
Я киваю.
— Мы — лекарство.
— Но как?
— Не знаю. Но надо… продолжать. Там. Где М. Снаружи.
Ее восторг тут же угасает.
— То есть нам надо уйти.
Я киваю.
— Обоим.
— Обоим, — подтверждает М голосом подслушииающей мамаши. — Джули… часть… лекарства.
— То есть вы хотите, чтобы я, — говорит она, глядя на меня с явным сомнением, — субтильная живая девчонка, сбежала в дикие городские джунгли с бандой зомби?
Киваю.
— Ты хоть понимаешь, какое это безумие?
Киваю.
Некоторое время она молчит, глядя в пол.
— Ты уверен, что сможешь меня защитить? Когда мы останемся с ними одни.
Неизлечимая честность побуждает меня задуматься. Джули хмурится.
— Да! — отчаянно вмешивается М. — Может! Я… помогу.
Я поспешно киваю:
— М поможет. Остальные… помогут. Да и тебе… палец в рот…
Она небрежно дергает плечом:
— Знаю. Я хотела послушать, что ты скажешь.
— Так ты?..
— Я иду с тобой.
— Уверена?
Ее жесткий взгляд направлен куда-то вдаль.
— Мне пришлось похоронить пустое мамино платье. Я очень давно этого ждала.
Киваю. Вздыхаю.
— С вашим планом только одна проблема, — продолжает Джули. — Ты, кажется, не учитываешь, что вчера кого-то покусал, так что Стадион будет запечатан, пока тебя не найдут и не уничтожат.
— Нам… напасть? Вытащить… вас?
Прижимаю трубку к уху:
— Нет.
— Армия… есть. Где… война?
— Не знаю. Не здесь. Здесь… люди.
— Ну и?..
Смотрю на Джули. Она потирает лоб, уставившись в пол.
— Ждите, — говорю я в трубку.
— Ждать?
— Еще… немного. Мы… придумаем… что-нибудь.
— До того… как… тебя… того?
— Надеюсь.
Долгая, растерянная тишина. Потом:
— Давай… скорее.
Мы с Джули еще долго не спим. Сидим на холодном полу гостиной и молчим. В конце концов мои глаза закрываются, и в этой странной тишине, в мои, возможно, последние часы на земле, мой разум рождает сон. Яркий, ясный, живой, полноцветный — он раскрывается передо мной, как роза в замедленной съемке на сверкающем черном фоне.
В этом — моем — сне я плыву по реке на отломанном киле моего самолета. Лежу на спине в синеве ночи и смотрю, как надо мной дрейфуют звезды. Этой реки нет на картах даже сейчас, в век спутников. Не знаю, куда вода несет меня. Ночной воздух тихий и теплый. Со мной только две вещи — коробочка тайской лапши и рукопись Перри. Толстая. Древняя. Переплетенная в кожу. Открываю ее на середине. Обрывок предложения на каком-то незнакомом языке, а дальше пустота. Толстая книга чистых страниц — белых, ждущих. Закрываю ее и опукаю голову на холодную сталь. Острый, сладкий запах тайской лапши щекочет ноздри. Река становится те шире, ее течение убыстряется.
Я слышу рев водопада.
— Р.
Открываю глаза и поднимаюсь. Джули сидит рядом, скрестив ноги, и наблюдает за мной в мрачном изумлении.
— Хорошо выспался?
— Не… уверен, — бормочу я, потирая глаза.
— А решение нашей маленькой проблемки тебе, случайно, не приснилось?
Качаю головой.
— Вот и мне тоже. — Бросив взгляд на стенные часы, она горестно поджимает губы. — Мне через пару часов надо быть в клубе, я там читаю книжки детям. Дэвид и Мэри всегда плачут, если я не прихожу.
Дэвид и Мэри. Я мысленно повторяю эти имена, смакую их контуры. Я бы с радостью отдал Трине хоть целую ногу за шанс снова их увидеть. Услышать перед смертью, как они неуклюже спотыкаются о собственные слова.
— Что ты… им читаешь?
Она смотрит в окно на город, где каждая трещинка, каждый изъян до сих пор залит слепящим светом прожекторов.
— Пытаюсь увлечь их "Рэдволлом". Думала, все эти песни-пляски и отважные мыши-воины хоть немножко отвлекут их от того кошмара, в котором мы живем. А Мэри все требует книжек про зомби. Я объясняю, что мне разрешают читать только художественную литературу, но… — Заметив выражение моего лица, она умолкает.
— Ты чего? Все в порядке?
Киваю.
— Думаешь о своих детях в аэропорту?
Секунду медлю, потом киваю. Глаза опять щиплет.
Она кладет руку мне на колено и заглядывает в глаза:
— Р. Перспективы у нас сейчас, конечно, не фонтан, но… слушай. Сдаваться нельзя. Пока ты дышишь… извини. Пока ты еще можешь двигаться, это не конец. Понял?
Киваю.
— Понял? Твою мать, Р, скажи словами.
— Понял.
Она улыбается.
— ДВА. ВОСЕМЬ. ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ.
Мы отшатываемся друг от друга. Громкоговоритель и, под потолком выплевывает последовательность чисел и разражается пронзительным воем тревоги.
— Внимание всем жителям Стадиона, говорит полковник Россо, — сообщает громкоговоритель. — В настоящий момент ситуация находится под контролем. Инфицированный офицер обезврежен, информации о дальнейших случаях заражения не поступало.
Испускаю вздох облегчения.
— Однако…
— Черт, — шепчет Джули.
— …источник заражения все еще не обнаружен. Патрули сейчас начнут обход и обыск всех домов в Стадионе. Поскольку мы не знаем, где прячется эта тварь, всем предписано выйти из дома в зоны общественного пользования. Не закрывайтесь в тесных помещениях. — Россо откашливается. — Вы уж извините. Мы обо всем позаботимся, вы только… держитесь.
Щелчок — громкоговоритель стихает.
Джули вскакивает и бежит в спальню. Раздвигает шторы — комната взрывается в свете прожекторов.