Натянув шапку на глаза и опустив взгляд, как застенчивый мальчишка, я выстукиваю на двери медленный вальс. Она приоткрывается. С порога на нас смотрит женщина средних лет в тренировочных штанах. Лицо у нее одутловатое и в морщинах, под распухшими красными глазами мешки.
— Мисс Гриджо? — говорит она.
Джули бросает на меня быстрый взгляд.
— Здрасьте, миссис Грау. Э-э…
— Что вы делаете на улице в такое время? Нора с вами? Уже комендантский час.
— Я знаю, мы… мы немножко заплутали по дороге из Сада. Нора сегодня ночует у меня… Можно нам зайти на минутку? Мне нужно с ребятами поговорить.
Пока миссис Грау без особого интереса меня разглядывает, я не поднимаю глаз. Наконец она с раздраженным вздохом распахивает дверь.
— И не думайте, что я пущу вас переночевать. Тут вам не ночлежка, а сиротский дом, а приятель ваш, барышня, староват, чтобы записываться в мои подопечные.
— Я знаю, знаю, извините, мы… — Она снова оглядывается на меня. — Мы на минутку.
Я больше не могу терпеть эти формальности. Проскальзываю в дом мимо хозяйки. С порога одной из спален на меня уставился маленький ребенок.
— Я кому сказала? — рявкает миссис Грау с суровым видом. — Марш в постель!
Мальчик исчезает в тени. Я веду Джули вверх по лестнице.
Второй этаж точно такой же, как и первый, только тут рядами разложены матрасы, на которых спят дети постарше. Их очень много. Родители исчезают, поглощенные чумой, а новые сиротские дома возникают тут и там, как нефтеперерабатывающие заводы. По дороге к лестнице наверх мы переступаем через несколько спящих, и одна девочка вяло хватает Джули за лодыжку.
— Мне приснился плохой сон, — шепчет она.
— Ничего, малышка, — шепчет в ответ Джули. — Теперь все хорошо, ты в безопасности.
Девочка снова закрывает глаза. Мы поднимаемся выше.
На третьем этаже еще не спят. Подростки всех возрастов сидят за столами на раскладных стульях, пишут в тетради, листают учебники. Некоторые похрапывают на двухэтажных койках в тесных спальнях. Все двери, кроме одной, открыты. Несколько мальчишек постарше поднимают на нас удивленные взгляды:
— Ой, Джули. Здорово. Как дела? Держишься?
— Привет. Я… — Тут она замолкает, и многоточие в конце концов превращается в точку. Она косится на закрытую комнату. Смотрит на меня. Я за руку тащу ее внутрь и закрываю за нами дверь.
Здесь темно, единственное освещение — тускло-желтое сияние фонарей за окном. Из мебели только фанерный комод и костяк кровати, прямо на потолке над которой наклеено несколько фотографий Джули. Воздух затхлый. Тут гораздо холоднее, чем во всем остальном доме.
— Р, твою мать, — страшным, дрожащим голосом говорит Джули. — Что мы тут делаем?
Наконец я поднимаю на нее глаза. В тускло-желтых сумерках мы похожи на актеров выцветшей кинодрамы.
— Джули. Эта… теория… о том, что мы… едим мозг… — Джули отчаянно трясет головой. — Все правда.
Я смотрю в ее наполняющиеся слезами глаза, потом наконец опускаюсь на колени и открываю нижний ящик комода. Под горками старых марок, микроскопом, армией оловянных солдатиков лежит стопка бумаги, перевязанная красной бечевкой. Достаю ее и протягиваю Джули. Странным, удивительным образом мне кажется, что рукопись моя. Я как будто протянул ей собственное истекающее кровью сердце на тарелке. Я готов к тому, что сейчас она изорвет его на клочки.
Джули берет рукопись. Развязывает бечевку. Чуть не всхлипывая, целую минуту смотрит на первую страницу. Наконец вытирает глаза и прокашливается.
— "Красные зубы", — читает она вслух. — Перри Кельвин. — Переводит взгляд ниже. — Посвящается Джули Каберне, последней, кто еще светится в ном мире.
Она опускает рукопись и ненадолго отворачивается, пытаясь скрыть, что у нее перехватило горло. Затем берет себя в руки и переворачивает страницу. Читает — и из-за слез проглядывает робкая улыбка.
— Вот это да, — говорит она, всхлипнув и вытерев нос рукой. — А ведь… это и правда… неплохо. Раньше он писал какую-то скучную, бесстрастную муру. А это… попсовато… но в хорошем смысле. Больше похоже на то, каким он был на самом деле. — Джули снова смотрит на обложку. — Начал меньше года назад. Я и не знала, что он не бросил. — Открывает последнюю страницу. — Не закончил. Все обрывается на середине предложения. "Врагов было больше, они были лучше вооружены, и смерть была неминуема, но он продолжал сражаться, потому что…"
Она проводит пальцем по бумаге, исследует ее на ощупь. Зарывается в нее лицом и вдыхает. Наконец закрывает глаза, складывает рукопись и завязывает бечевку. Поднимает взгляд на меня. Я выше ее почти на фут и тяжелее, наверное, фунтов на шестьдесят, но сейчас я чувствую себя крошечным, невесомым. Мои руки безвольно обвисли. Она может сбить меня с ног, раздавить одним-единственным словом.
Но Джули молчит. Она кладет рукопись обратно в ящик и закрывает его. Выпрямляется, вытирает лицо рукавом и обнимает меня, приложив ухо к груди.
— Тук-тук, — шепчет она. — Тук-тук. Тук-тук.
— Прости, — говорю я.
Не открывая глаз, не поднимая лица от моей рубашки, она отвечает:
— Я тебя прощаю.
Легонько касаюсь ее золотистых волос:
— Спасибо.
Эти три фразы, такие простые, примитивные, никогда еще не были такими совершенными. Такими верными своему исконному смыслу. Ее щека, прижатая к моей груди, шевелится — большая скуловая мышца растягивает ее губы в слабой улыбке.
Мы молча закрываем за собой дверь в комнату Перри Кельвина и уходим. Спускаемся вниз по лестнице мимо взволнованных подростков, толкающихся детей, давно уснувших младенцев и выходим на улицу. Чувствую очередной пинок, но не в животе, а в груди — ближе к сердцу, чем к желудку. В голове раздается тихий голос.
Спасибо, — говорит Перри.
Было бы хорошо тут все и закончить. Отредактировать собственную жизнь. Замолчать на середине предложения, отложить все куда-нибудь в ящик комода, отдаться на волю амнезии и забыть обо всем, что произошло, происходит или вот-вот произойдет. Закрыть глаза и уснуть и видеть счастливые сны.
Но нет, "Р". Никаких тебе блаженных сновидений. Они не для тебя. Или ты забыл? У тебя руки в крови. У тебя губы в крови. У тебя зубы в крови. Улыбнись, тебя снимают.
— Джули… — начинаю я, решившись признаться и в последнем своем грехе. — Я должен… сказать…
БУМ
Поле Стадиона залито галогеновым светом, за одно мгновение полночь превращается в полдень. Мне видны мельчайшие поры на лице Джули.
— Что за хрень? — ахает она, озираясь.