Когда пальцами осторожно вытирает мне ресницы, я как раз уже решаю его возненавидеть.
Когда обхватывает ладонью мне затылок и вжимает лицо себе в грудь, решимость крепнет. Она ходит ходуном от глубокого мучительного вздоха.
- Ну куда же ты всё время так торопишься, Лягушонок… Видела б себя со стороны! Глазёнки как две плошки, трясёшься вся как заячий хвост… Ну вот и что мне с тобой такой делать прикажешь?
Я хотела ляпнуть – «у Орвика спроси, что он там с Шианкой делает», но вовремя прикусила язык. Не хотелось бы, чтоб мне за дерзость оторвали голову. У меня смутное чувство, что я и так себя сегодня веду как безголовая.
Поэтому молчу.
Пусть сам чего-нибудь придумает.
В конце концов, я что ли виновата, что он вторгся когда-то пять лет назад в мой маленький привычный мир и перевернул его с ног на голову? Я этого не ждала, я этого не просила. Я что ли виновата, что так темны вечера под сиренью? Я что ли виновата, что его кожа так одуряюще пахнет…
- Пусти. Я пойду, - твержу упрямо.
А потом взвизгиваю, когда мои ноги отрываются от пола.
- Ну уж нет, коза! Раз пришла, останешься. Мне теперь покоя не будет, если выпущу тебя из виду. Так что спишь сегодня со мной, в моей постели. Только спишь, - с нажимом повторяет Ричард.
И я в полном обалдении понимаю, что меня тащат на руках в направлении кровати. Только почему-то место, куда я так стремилась попасть, теперь наполняет меня практически священным трепетом. Хочется как-то упросить вернуть меня обратно в мою комнату, пока не поздно, но ведь этот тиран, пожалуй, останется глух к моим мольбам, так что зачем лишний раз позориться?
Крепко-крепко зажмуриваюсь. Ощущение парения. А ещё – горячо-горячо там, где меня совершенно бесцеремонно хватают его руки. Даже через простыню это оказываются как на зло, самые неподходящие места.
Меня как куль с мукой сгружают на кровать. А потом бедные доски скрипят под двойной тяжестью. Немного возни… и в совершенной уже панике ощущаю, как здоровенное, горячее и… полностью обнажённое тело прижимается ко мне сзади. Граф нимало не смущаясь обхватывает свёрток со мной здоровенными ручищами, поудобнее прижимает к себе и утыкается лицом мне в волосы.
- М-м-м-м… вот теперь хорошо. Вот теперь я спокоен, и можно наконец-то нормально уснуть. А то, честно говоря, Лягушонок, когда ты не рядом, у меня сердце не на месте.
А мне зато теперь ни вдохнуть, ни выдохнуть.
- Э-э-э… Ваше сиятельство. А вы, может быть, раз уж у вас сегодня гостья, соизволите принять… более подобающий случаю вид и одеться?
- Ещё чего! – фыркает мне в шею этот наглый граф. – Сама пришла, так терпи. И вообще – я не шутил насчёт трех ночей в седле. Так что… давай-ка спать. Тем более что завтра у нас с тобой будет серьёзный и обстоятельный разговор.
- О чём разговор? – шепчу испуганно.
- М-м? А… О твоём поведении… и что мы с этим будем делать…
Тяжёлая рука вольготно укладывается мне на бедро поверх тонкой ткани и расслабляется. Дыхание над ухом постепенно становится всё более медленным, спокойным, сонным…
С обречённостью понимаю, что мне зато сон сегодня ночью точно не грозит.
У меня не укладывается в голове, как он может засыпать в такой момент.
Как вообще можно спать.
Моё-то сердце бьётся как бешеное, и никак не желает успокаиваться. Ощущение непоправимой ошибки усиливается. Всё происходит как-то не так – совершенно не так, как я себе нафантазировала. И вот теперь я пытаюсь ухватиться хотя бы за малейшую ниточку, чтобы вернуть это чувство правильности, надежду на то, что всё будет хорошо – и не могу.
Мне определённо не хорошо.
Голова кружится. Разве может кружиться голова, когда ты лежишь?
Во рту появляется мерзкий металлический привкус. Как будто наелась ржавчины.
В ушах – тихий противный звон.
Задыхаюсь. Пытаюсь вдохнуть чуть глубже – но грудь словно сдавило корсетом. Не зря я их ненавидела и отказывалась носить.
Нужно что-то делать. Срочно что-то делать, чтобы повернуть колесо времени вспять – и предотвратить завтрашний день таким, каким я его уже предчувствую. Благородный граф снисходительно отчитает меня за моё неподобающее поведение. А может, извинится за то, что вчера позволил себе лишнего. И скажет, что такое больше не должно повториться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я сделала всё, что могла, чтобы это будущее не случилось. Неужели ничего больше нельзя исправить?
- Ричард… - шепчу отчаянно, решаясь на последнюю попытку до него достучаться.
- М-м-м… чего тебе, неугомонная? – мычит он спросонья. Тяжёлая рука с бедра сдвигается мне на живот. О да, самое место – именно там у меня всё будто в узел стянулось от страха и плохого предчувствия.
- Я тебя люблю.
И ничего не происходит.
Он по-прежнему не двигается и ничего не говорит.
А потом выдыхает и прижимает к себе теснее, ещё теснее – так, что наверное, сломает все кости. Но я не слышу в ответ главного, что могло бы хоть немного развеять тьму, что продолжает сгущаться пред моим взором.
Горячие губы касаются краешка уха.
- Куда же ты всё время так спешишь, мой маленький глупый Лягушонок…
Он, кажется, так и не проснулся до конца. Я чувствую тягучую тёмную ауру сна, которая обволакивает его тело и разум. Но это та граница меж сном и явью, когда сбрасываются все маски, когда обнажены не только тела, но и душа.
Когда я могу узнать самую важную, самую беспощадную истину из всех возможных. Мой последний шанс.
А время течёт. И в тишине, в смертельно опасном для меня молчании как будто отсчитываются последние мгновения моей жизни.
Наконец, он снова говорит. И каждое сказанное слово будто кинжал, который вонзается мне прямо в сердце.
- Я знаю, каких ты слов от меня ждёшь, малышка. Не торопи меня. Это для тебя прошло пять лет. Для меня сегодня только первый день нашей с тобой истории. И знаешь… я не из тех, кто будет бросаться такими словами просто, чтобы успокоить хорошенькую девушку…. Когда я скажу их тебе, это будет на всю жизнь, это будут слова крепче стали. Поэтому… просто не торопи, хорошо?
И он снова проваливается в сон, который утягивает его обратно в свои мутные глубины.
А у меня будто остаётся дыра в груди.
Уже нет сил отирать слёзы, которые бегут по щекам.
Вот и всё, Гаяни. Вот и всё. Ты узнала, что хотела. Горькая истина – но лучше так.
Он тебя не хочет.
И он тебя не любит.
Дожидаюсь, пока уснёт покрепче – хотя куда уж крепче – и осторожно пытаюсь выпутаться из его рук. Ничего не получается, он лишь сильнее сжимает железное объятие сквозь сон, как будто опасается, что заключённый сбежит из-под стражи.
Правильно опасается, но мне уже всё равно.
Голова раскалывается.
Боги, как же больно…
Решение приходит само собой – я же перемещалась когда-то! Подвеска на моей груди усиливает магию. Даже такой необычайно сложный её вид, как магия портальная. Правда, в тот раз у меня получилось переместить лишь разум. В этот раз нужно и тело тоже – невероятно трудная задача. Но сейчас у меня чувство, будто это в прямом смысле вопрос жизни и смерти. Каждое мгновение рядом с этим мужчиной отравляет мою душу ядом.
Сжимаю подвеску на груди.
Пожалуйста.
Ну, пожалуйста.
Зеленоватое мерцание окутывает моё тело. Прихожу в себя на том же самом месте, где оставила платье. Дурацкая пелена белой простыни остаётся в руках спящего Ричарда. Он даже не замечает, что меня больше нет рядом.
Торопливо наклоняюсь, подбираю платье, кое-как в него влезаю. Трясущимися руками застёгиваю половину крючков, не попадаю, бросаю как есть. Моя голова, кажется, сейчас взорвётся изнутри. Но сердцу – сердцу больнее.
Как будто мир вокруг потускнел.
Когда Ричард Винтерстоун пришёл в мою жизнь, он будто раскрасил её в разные краски, неведомые цвета, которые я даже не подозревала, что есть на свете. И вот теперь холодный дождь смывает всё это, и разноцветные струи стекают вниз, обнажая всё тот же суровый серый камень. И поделом. А не надо было ничего себе придумывать. Ты пять лет жила в фантазиях, в придуманном мире. Ждала… ждала… чего, Гаяни? Того, чего он, теперь так ясно, не мог тебе дать.