Выпрямляюсь и нервно оглядываюсь на соседнюю стену.
Он, верно, уже спит.
Совсем рядом. На расстоянии вытянутой руки. Кажется, что так близко, но на самом деле – бесконечно далеко.
Как зачарованная, подхожу, и касаюсь ладонью разделяющей нас границы. Камень медленно теплеет, как живой, отзываясь на моё прикосновение.
Решение понемногу превращается в решимость.
Мне страшно, безумно страшно от того, что я задумала – но ещё страшнее оставаться одной во тьме и слушать голоса в своей голове. Они замолкают только, когда он рядом.
Если я должна отважиться на такой шаг, чтобы привязать его, чтобы у него не осталось больше ни единого сомнения… чтобы мужчина моей мечты никогда-никогда больше не смел смотреть на меня, как на ребёнка – я это сделаю.
- Замок!.. – мой голос дрожит и срывается, в горле пересохло.
Но это волшебное существо умеет, кажется, читать мысли.
В стене под моей ладонью медленно-медленно начинают обрисовываться очертания узкой двери.
Я не знаю, где взяла столько решимости, чтобы переступить порог.
Как смогла не повернуть и не броситься бежать, из каких глубин своего организма добыла столько силы воли, чтоб сделать шаг.
Комната была зеркальная. Такая же, как моя – только кровать у противоположной стены… я бы сказала, не такая уж большая кровать для графской спальни. Как будто здесь когда-то спал подросток, а потом перерос свою комнату, но не стал ничего менять. Я почему-то ожидала аристократической роскоши, но никак не лаконичного, почти спартанского убранства этих покоев, где и не было-то ничего, кроме книг на глубоких полках, письменного стола у окна с канделябрами, платяного шкафа и… кровати. Обыкновенной такой кровати, безо всяких даже балдахинов.
Когда я была невольным шпионом в Замке ледяной розы и подсматривала за Ричардом в ванной, это была совсем в другом месте. Кажется, леди Кэтрин упоминала, что недавно в Замке были перестановки и сыну отдали старую спальню родителей… непонятно только, как они в этой кровати умудрялись вдвоём помещаться. Этот вон… еле-еле помещается один.
Отвлекаю себя подобными глупыми мыслями и разглядыванием обстановки, как могу.
Чтобы только оттянуть момент, когда разум полностью сконцентрируется на одном-единственном доминирующем объекте обстановки, к которому постоянно невольно убегает взгляд.
Тёмные волосы спутанными прядями по подушке, они так выделяются на белом…
Брови нахмурены, как будто даже во сне его что-то беспокоит.
Слабый лунный свет обрисовывает очертания тела, едва прикрытого простынёй.
Сердце обрывается и падает куда-то вниз, когда понимаю, что Его сиятельство граф Винтерстоун изволят спать обнажённым. Но вот в отличие от того дня, когда я лишь безмолвным призраком подглядывала за ним, сегодня мне ничто не может помешать дотронуться. Разве что я сама. Разве что стыдливость возьмёт верх над смелостью. Разве что последний шаг до исполнения мечты окажется столь трудным, что я так и не смогу его сделать.
Вот же она – мечта! Спит, засунув руку под подушку, - и по выпуклым очертаниям мышц хочется провести указательным пальцем чтобы увериться, что они настоящие. Или слепить с него скульптуру, так это красиво.
Массивные плечи, широкая спина… мой взгляд скользит ниже, подмечая жадно каждую мельчайшую деталь. Вроде той родинки под правой лопаткой. Или белесого росчерка шрама на боку.
Ещё ниже… начинается тонкая ткань белой простыни и полный простор моему воображению, которое как на зло на этом и заканчивается.
Всё-таки жаль, у меня тогда в ванной магия слишком быстро исчерпала свой лимит. Может, я тогда бы лучше представляла, что меня ждёт. И поджилки не тряслись так сильно.
Тихо, как мышка, делаю ещё шаг.
Хорошо, что здесь не паркет. И пол совсем не скрипит. А мягчайший ковёр под ногами заглушает все шаги.
И я успеваю добраться аж до середины комнаты. Когда он замечает моё присутствие.
Резко поднимает голову, опирается на локти. Щурится спросонья, хмурится ещё сильней. Я застываю, как вор, застигнутый на месте преступления. Всё тело цепенеет от страха.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- Гаяни? – недоверчиво спрашивает хриплым голосом и моргает несколько раз, словно хочет убедиться, что всё ещё не спит. – Что ты…
- Тш-ш-ш!.. – прижимаю палец к губам. – Не говори ничего. Пожалуйста.
Тени на его лице. Где-то за окнами шумят ветви деревьев. Тёмные пятна очертаний крон колышутся на белом постельном белье.
Я стою в центре комнаты в неровном круге лунного света. И робко поднимаю руку к вырезу своего платья. Провожу по краю бледно-розового кружева. От сумасшедшего, предобморочного волнения забываю, как это всё снимается. А, кажется, на спине…
Кое-как, закусив губу, завожу руки назад и нащупываю самую первую застёжку лифа.
Они поддаются с трудом. Одна за другой. Одна за другой выскальзывая из петель. Пальцы упорно не желают слушаться, и каждое следующее движение труднее предыдущего во сто крат. Особенно под этим тяжёлым, непроницаемым взглядом, из которого совершенно выветрился сонный дурман. Который неотрывно следит за каждым моим движением. Который оттуда, из полумрака видит меня как на ладони.
И я по-прежнему понятия не имею, о чём думает его владелец.
Меня гонит вперёд лишь одна безумная решимость. Если начала, должна довести дело до конца. Даже если окажется, что всё зря, и я окончательно опозорила себя, как бесстыдная девица, на которой не то, что жениться – по одной стороне дороги уважающий себя джентльмен не пройдёт.
С отчаянием идущего на смерть я продолжаю сражаться с крючками на своём платье.
И наконец, сначала с одного плеча, потом с другого, облако розовой ткани стекает к моим ногам. Слышу длинный-длинный выдох. Судорожно прячусь за волосами, обхватываю себя руками… и делаю шаг вперёд, переступаю платье. Всё тело бьёт дрожь, словно я подстреленная лань, у которой из сердца торчит обломок стрелы. А охотник так близко – и его рука, которая нанесла тебе смертельную рану, вот-вот оборвёт твои мучения. Возможно, навсегда.
Моя кожа будто светится в полумраке. Босым ногам холодно, я поджимаю пальцы…
И вот на этом точно всё.
Если какая-то решимость у меня и была, то вся утекла в трубу. Даже глаз поднять нет сил.
Так и торчу на самом видном месте, как памятник. Собственной дурости, наверное, потому что минута утекает за минутой – а ничего не происходит.
И я вдруг с отчётливой горечью всё понимаю.
- Прости, - бормочу сбивчиво, бросаюсь поднимать платье и как давший стрекоча заяц оборачиваюсь к двери, чтобы бежать. Бежать, бежать, бежать… не важно куда. Лишь бы подальше. И стереть себе память, желательно, чтобы забыть весь этот позор.
Как я пришла в комнату к мужчине, который меня не захотел.
- А ну, стой!
Меня догоняют у самого порога. Хватают в охапку и тянут куда-то назад. Я сопротивляюсь бешено – отбиваюсь руками и ногами, кажется, даже пытаюсь кусаться.
Но меня всё же скручивают в белый кокон, обернув как следует простынёй, спеленав по рукам и ногам, как младенца.
Тяжело дыша, в бессильном бешенстве вскидываю взгляд.
Натыкаюсь на два чёрных провала, две кипящие тёмным огнём бездны.
- Тебе кто-то разрешал уходить?
- Пуст-ти… - цежу зло сквозь зубы.
- Если отпущу, ты же убежишь так далеко, что я тебя никогда больше не найду. Так ведь? – мрачно спрашивает Ричард. Ну почему он такой высокий? Сейчас, босиком, без каблуков, это ощущается ещё острее, ещё обиднее. И слишком, слишком сильный. Не могу даже дёрнуться.
- Да какое тебе дело… - мой голос срывается в шёпот, а потом и вовсе пропадает. Комок в горле не даёт сказать и слова. Я самым позорным образом шмыгаю носом.
И ведь что самое обидное, он совсем рядом, а я по-прежнему не могу даже дотронуться. Потому что он меня как ребёнка маленького замотал, в пелёнки… Зажмуриваюсь назло, чтобы вообще ничего не видеть – и не нужны мне эти потрясающие плечи, и руки его не нужны, и вообще…