Читать интересную книгу Скорпионья сага. Cамка cкорпиона - Игорь Белисов

– Маленький?!

– Ну хорошо. Он у тебя такой средний.

– Что?! Средний?!!

– Ох, на тебя не угодишь…

Она умела меня рассмешить, раскомплексовать, сделать самим собой, естественным, настоящим – и через это у нее проявлялся чудодейственный женский талант сделать мужчину сильным.

Наверно, и я ей что-то давал. Мои пространные рассуждения, всю эту философию, параллели и аллегории она слушала с завороженностью едва ли не детской, с бездонностью глаз и самозабвенностью губ. Она часто приезжала ко мне в зоопарк. Мы прогуливались по дорожкам. Я рассказывал что-нибудь любопытное о животных. Например, что у борова – самый гигантский в природе член, его длина достигает полутора метров. У шимпанзе – всего-то семь сантиметров, зато в десять минут он успевает трижды совокупиться. Царь зверей лев за сутки может активизироваться сотню раз, с одной или двумя подругами, забыв охоту и пропитание. А вот у сумчатых мышей аналогичная увлеченность становится роковой: в течение двух недель они так неразборчиво и активно спариваются, что массово гибнут от болезней и голода. Куда прозорливее пауки: на свидание они тащат завернутую в паутину муху. Жуки-олени, те берут своей мужественностью: сцепившись рогами, бьются за первенство, и нередко, не успев расцепится, победитель прилаживается к самке. Улитки, хотя и гермафродиты, в прямом смысле стреляют любовными «стрелами», известковыми шипами, содержащими сперму, пронзающими тело сородича и таким пронзительным образом выполняющими природную миссию. Клещи успешно обходятся без всякой романтики, «влюбленным» даже не нужно встречаться: отложив безличный сперматофор, самец холодно удаляется, самка находит «подарок» и «делает все сама». А многие черви вообще оплодотворяют сами себя, один конец у него – мужской, другой, соответственно, – женский, и вот, когда приходит пора, червь скручивается кольцом, и наступает любовная бесконечность – кольцо срастается намертво…

Я и сам все больше себя чувствовал невинным дитем природы. Что, впрочем, не мешало оставаться опытным членом социума. Памятуя о том проколе, когда жена спалила мои эсэмэски, купил второй мобильник. Точно такой же. Чего уж там, цивилизация так цивилизация.

И еще я наконец-то понял, что такое «любовь». Это непреодолимое желание быть с единственным человеком. Ключевое слово, конечно, «желание». Но не менее важное слово – «непреодолимое». Все остальные трактовки – безжизненны, то есть, порочны.

Что до семейной морали, порочна не супружеская измена. Как раз-то наоборот: порочна семья без любви.

Уйти сразу к любимой я не был готов. Но я помню день после первой ночи. Именно в тот день я принял решение никогда больше не прикасаться к жене.

8

А осенью разразился Глобальный Кризис.

Началось с того, что полиэтиленовые пакеты, которые раньше выдавали на кассе за просто так, теперь стали включать в оплату. И хотя наш премьер, выступая по телевизору, бодро заявлял, что никакого кризиса у нас нет, никого это не обманывало: раз за пакеты надо платить, значит, эпоха халявной роскоши подошла к концу.

Появилось множество раздражающих слов. Вероятно, они всегда незримо существовали, витая в профессиональной экономической сфере. Отныне они сделались повседневностью населения: «рецессия» и «стагфляция», «ликвидность» и «фьючерс», «кредитные дефлотные свопы» и «перегрев фондового рынка», «индекс Доу-Джонса» и «эс-энд-пи-пятьсот», «падение цены за баррель» и «рост цен на энергоносители».

Вскоре выяснилось, что кризис идет давно. Он начался в США еще в 2006 году в форме снижения числа проданных реально домов, а в 2007 году развился кризис ипотечных кредитов. Постепенно кризис из ипотечного перерос в финансовый и распространился за предел США. К 2008 году кризис охватил цивилизованный мир. Начали падать объем производства, платежеспособный спрос, и расти безработица. Джорж Сорос, американский финансовый спекулянт, определил роль ипотечного мыльного пузыря как всего лишь «спускового механизма, который привел нас к тому, что лопнул более крупный пузырь».

То-то у меня портилось настроение, когда иной раз, гуляя по городу детства, я видел многоквартирные шикарные новостройки, темнеющие окнами незаселенных квартир. Или когда банкиры опять раскручивали инфляцию. Или когда СМИ публиковали цифры о перекачке за рубеж нашего капитала. Или когда ловили на взятке очередного чиновника. Или когда объявляли мошеннической очередную компанию. Или когда однажды на митинге честных трудящихся стоял гражданин с неказистым плакатом в руках: «С моей зарплатой копить на квартиру осталось всего 523 года».

Иными словами, рушилась финансовая пирамида. С очаровательницей Америкой на вершине. Которая, карабкаясь на пик мировой власти, десятилетиями прививала человечеству любовь к доллару. Которая кредитовала проекты по всему миру. Которая рассчитывала на длительное высасывание из людей энергии.

Теперь оказалось, что она сама – мыльный пузырь.

И еще, что глобализация – это всеобщая порочная связь.

Как-то раз мы с Мирой утомленно лежали, отдыхая после любовной бури. Мое сердце полнилось нежностью и печалью. Я размышлял о судьбе возлюбленной. Есть у меня такая дурная наклонность: вместо того, чтобы радоваться мгновенью, я начинаю упаднически фантазировать насчет вытекающей из всего этого перспективы.

– Мира, как получилось, что ты со мною связалась?

Она вползла мне на грудь, улыбаясь.

– Ты показался мне диковинным насекомым, которое хочется потыкать палочкой и посмотреть, как оно шевелится.

Я расплылся в невольной улыбке. Вот ведь зараза! Никогда не принимает разговоров всерьез. Иногда мне это казалось патологическим оптимизмом. А иногда – высшей мудростью жизни, мне недоступной.

– Слушай… Давно хотел у тебя спросить… Кем ты работаешь?

– Для тебя это действительно важно?

– Ну… все-таки идет кризис… Мы близкие люди… Я за тебя волнуюсь… Даже не знаю, на что ты живешь.

– Я работаю массажистом.

Так и сказала – «массажист», в мужском роде. Наверное, в моем лице промелькнуло смятение, потому что Мира тут же добавила:

– Смущен? Ты-то у нас – великий ученый… А ну-ка, ученый, переворачивайся на живот!

Она поднялась, отлучилась и вскоре вернулась с нежного цвета пластмассовой баночкой. Раскрыла, макнула ладонь. Опустила мне на спину. Начала растирать. Я почувствовал скользкий холод, перетекавший в тепло, в дурманящий аромат. Стало искренне хорошо. И столь же искренне совестно. Ведь в первый момент во мне промелькнуло, что «массажист» – занятие недостойное. Лицо меня выдало. Мира заметила, огорчилась. А в сущности, это всего лишь профессия. Что значит – всего лишь? Это вопрос жизнеобеспечения! Любое дело, которое человек выполняет, чтобы существовать, да еще и владеет им профессионально, да еще и приносит людям радость и пользу – достойно безусловного уважения. Мне ли не понимать, что нет высоких и низких занятий? Мне ли не презирать умников, доведших мир до глобального кризиса? Мне ли не знать, что жонглирование словами несет не больше смысла и служит не более высокой миссии, чем будничный труд, к примеру, обыкновенной домохозяйки? Не говоря уже о женской привлекательности. Ведь привлекательность женщины заключается не в высшем образовании. И не рейтинге на ступенях общественной лестницы. А в чем-то скорее прямо противоположном. В природной, естественной ее женственности.

– Почему ты не спрашиваешь, сколько у меня в жизни было мужчин? – перебила она иронически дремотные мои размышления.

– Почему не спрашиваю? Не знаю. Разве это так важно? Мы же взрослые люди. Особенно, я. В моем возрасте испытывать муки ревности – инфантильность.

Внезапно я осознал, что это действительно не имеет значения. Раньше, помню, так стремился докопаться до правды. А теперь поостыл. Сомневаюсь в возможности однозначной правды. Даже о себе. Тем более – о другом человеке. Важно только одно – люди друг друга любят или нет. В этом – правда.

– А какие у тебя отношения с женой?

– Да, собственно, никаких.

– Вот и славно… – Она заботливо перевернула меня на спину. В голубых глазах засияли искорки электричества, а улыбка явила оттенок насмешливой ласки. Я мгновенно все понял, но надеялся, она шутит. Нет, она не шутила: соскользнула к самому паху и принялась там колдовать. Довольно, надо сказать, успешно.

– Пощади!

– Ничего не знаю. – Она уже прилаживалась верхом. – Ты меня любишь, и тебе придется это делать…

По правде говоря, на вторичный подвиг меня не тянуло. Но почему-то я принялся ей подыгрывать. Для меня в этом не было ни потребности, ни амбиции – одно только сверхурочное изнурение. Наблюдая, как она ритмически распаляется, входит в раж, в самозабвение, в животную алчность, я с восторгом и ужасом понимал, что женщина – существо неудовлетворимое.