тайного совета, в то самое мгновение, когда попробовал урезать финансирование на производство запланированных еще при деде Петре Первом галер, в количестве восьмидесяти штук, и перераспределить финансы на изготовление линейных кораблей. И это при том, что примерно половина из запланированных посудин еще даже не стояла на верфях, а всего лишь числилась на очереди, да вроде бы лес заготовленный на эти галеры вылеживался уже. Попытка сунуть нос в причины такого отпора, например, проведение аудита на наличие этих самых средств, которые планировались к перераспределению, привела к тому, что я имел долгие нравоучительные беседы последовательно: с Головкиным, Голицыным, Остерманом и Долгоруким. В этих беседах они посоветовали мне прилежно учиться, но особо не соваться в дела, в которых я ничего не понимаю из-за юного возраста и неумения от этого пользоваться головой. После этого явился Иван Долгорукий, который долго и упорно сетовал на то, что я совсем его забыл и оставил их развлечения. Целую неделю сидел Ванька при мне безвылазно, и я никак не мог от него отделаться. Становилось понятно, что Верховный тайный совет не хочет, чтобы я хоть как-то принимал участие в жизни государства, и, к великому сожалению моему, вся власть была у совета, который мог на вполне законной основе заткнуть мне рот и отправить в детскую. Мое место определялось где-то справа-сбоку, и чучело императора вытаскивалось в тот момент, когда нужна была подпись на особо важных документах.
Совет нужно было менять, с каждым новым днем это становилось все понятнее. Либо же вовсе упразднить, составив для потомков бумагу, на которой расписано будет, что, мол, не оправдали доверия, предали отчизну и императора, ну и еще кучу слов в том же духе. Но для этого нужна была веская причина, чтобы устроить этот фактически переворот, а у меня ее не было, господа временщики не выставляли свои теневые делишки, если они и были, напоказ. Да и в войсках я не был уверен в полной мере, в том, что без существенной и, самое главное, доказанной причины они меня поддержат в случае чего. Но у меня все-таки имелось тайное оружие — Ушаков, сильно обиженный на Верховный тайный совет своей отставкой и расформированием службы, которая по сути была его детищем, так как считающийся долгое время главой Тайной канцелярии Толстой вообще не появлялся по месту службы месяцами. Так что я в приватной беседе попросил Андрея Ивановича присмотреть очень деликатно за членами совета, и если что, то сразу прибыть ко мне с докладом. Но пока все было глухо в этом плане. Жизнь словно замерла в ожидании глобальных перемен, а в воздухе ощутимо пахло надвигающейся грозой.
Пока вокруг царила этакая неопределенность, я занимался мануфактурой. Верховный тайный совет воспринял это занятие как игрушку, что-то вроде потешных полков деда, при этом забыв, чем все закончилось с теми полками. Так что я занимался вплотную мануфактурами, точнее лабораторией и внедрением в жизнь денима, заодно сделав первый заказ химикам на разработку влагоустойчивой пропитки. Сам ничего не подсказывал, пусть доходят своими умами, уж канифоль и квасцы давно были известны. Для начала сойдет, а там посмотрим. Что касается денима, им я пытался заменить хотя бы частично форму, в первую очередь моряков и рядовых солдат. Сукно было дорого. Своих овец, дающих столько шерсти, сколько хотелось, было недостаточно. Шерсть приходилось завозить из той же Англии и Голландии. К тому же качество сукна, идущего на массовое производство, было так себе. А производство денима было гораздо дешевле и избавляло нас от зависимости поставок Англии, с которой я начал малюсенькую экономическую войну, к которым она не привыкла, поэтому вполне могла прилететь ответка в разы серьезнее, чем моя, как я ее называю, шалость. Деним был в этой ситуации вполне годной заменой сукну, а по стойкости и прочности эта ткань могла дать фору многим другим изделиям текстильного производства. Парусина была более грубая — она практически не годилась для носки, что не останавливало, например, тех же испанцев, одевавших своих морячков именно в парусиновые штаны. У денима было много преимуществ, которые вполне можно было использовать и которые мне почти ничего не стоили. Нет, я не собирался заказывать себе джинсы и косуху, так же как вообще вводить их в моду, к тому же индиго был нам пока не слишком доступен в тех объемах, которые были бы необходимы, а в местных растениях его было настолько мало, что едва на женские тряпки хватало. Да и эпатировать публику джинсами на императорской заднице во времена, когда войны велись в кружевах, было бы не слишком разумным решением. Мне сжигание париков с трудом простили, посчитав блажью беснующегося отрочества. Форменные же штаны для армии и флота можно было вообще не красить, это было не слишком принципиально.
Как только я уломал некоторых командующих хотя бы попробовать сменить штаны на солдатах и матросах, а иногда мне это Сизифовым трудом казалось, в швейную мастерскую были приглашены — считай отправлены отдельным приказом, несколько рядовых пехоты и матросов. Там они изображали живых манекенов, которые еще и совет могли дать на тему, вот здесь в задницу шов впивается, а вот тут на яйца давит. Я в разработку моделей штанов не лез, модельером я никогда себя не чувствовал, единственное, что посоветовал, это чтобы шов снаружи делали, с двойным подворотом, чтобы точно нигде не натерло.
Свободное время, которого внезапно оказалось слишком много, я посвящал табели о рангах и… изготовлению беспроводного телеграфа, основанного на морзянке, вспоминая, а то и заново придумывая обозначение букв, если понимал, что не могу вспомнить. Москва никак не хотела меня отпускать, постоянно подкидывая то одно, то другое, и я уже отчаялся отсюда уехать, по крайней мере до января 1730 года, пока эта история так или иначе не разрешится. Или же сработает принцип самосогласованности Новикова, и то, что происходит сейчас, на самом деле реально происходило, просто об этом забыли упомянуть историки, и в конце я умру, всеми покинутый, а в соседней комнате уже начнут рассылать посыльных к Аннушкам. Или же образуется новая вселенная, которая начнет развиваться своим путем, и тогда я перестану испытывать такие трудности для каждого маломальского шага, преодолевая который иногда кажется, что преодолеваешь гору. Я не знаю, не могу этого знать, тем более что о царствовании Петра Второго во всех источниках написано два с половиной абзаца, а восемьдесят процентов населения России моего времени были уверены, что после Екатерины Первой на престол взошла Анна Иоанновна и