— Ты всегда говорил, что с неосвоенными девушками любишь ходить в кино.
— Кинотеатры просто созданы, чтобы водить туда неосвоенных девиц! Там так удобно их тискать. Но некоторые девицы не хотят в кино, хотят в рестораны. Что поделаешь? Скучно смотреть, как другие её танцуют, а я сижу и пью какой-нибудь лимонад. Я не лодырь, я привык трудиться и, как ни труден для меня ресторан, я эту трудность преодолеваю ради прекрасного пола.
— Коруша, мне надо с тобой проконсультировать ся. У меня была одна девушка-рижанка. Она актриса. Около года с небольшим она была моей возлюбленной, потом её пришлось оставить. Уж очень активно она хотела меня женить на себе. Когда их театр был в Москве на гастролях, она мне стала угрожать по телефону, что повесится. Я послал Женьку в два часа ночи к ней в гостиницу. Он это дело уладил. Женька ей объяснил, что я с ней встречаться больше не могу. Это было несколько лет тому назад. Сейчас я узнал, что у неё после меня был очень неудачный роман, в результате она родила ребёнка, а субъект сбежал, не женившись. Она вернулась на сцену, и живётся ей сейчас нелегко. Как ты думаешь, если я ей пошлю пять тысяч — этого достаточно?
— Нет, Дауля, она актриса, ей нужны туалеты, у неё ребёнок. Пошли ей тысяч десять, тем более, свою угрозу она не осуществила
— не повесилась.
— Ты думаешь, ей так много надо?
— Ну конечно. Ребёнок без отца.
Я была великодушна к брошенной любовнице. Тем меньше достанется его теперешним девушкам.
Как-то к обеду Дау привёл гостя: «Коруша, знакомься, это мой школьный преподаватель по математике».
— Лев Давидович, я на старости лет решил вас разыскать, чтобы сказать: за всю свою преподаватель скую жизнь у меня был только один ученик, которого я очень боялся. Он был тогда очень мал ростом, очень худенький, с огромными сверкающими глаза ми. Обыкновенные школьные задачи по математике он всегда решал правильно, моментально, но каким-то необыкновенным путём. Я никогда не мог понять способы его решения задач. Лев Давидович, я всегда со смутным страхом шёл в класс на урок, я избегал вызывать вас к доске: вы, не ведая того, могли поставить меня в тупик перед классом. Я знал, что столкнулся с огромным врождённым математическим талантом. Но это не оправдание для преподавателя, я очень боялся ваших вопросов. Но вы мне их никогда не задавали. Мне сейчас не стыдно спросить: ведь я только скромный преподаватель, а вы прославленный академик. Почему вы никогда не задавали мне вопросов? Вы тогда, в том возрасте, понимали, что я вам не смогу ответить?
— О, это было так давно. Я просто не помню.
На меня визит этого совсем седого, но ещё стройного человека произвёл очень большое впечатление.
— Даунька, а если бы ты влюбился и женился на Кюри, ты бы взял её фамилию?
— О нет, никогда! Возможно, в России другие традиции. Жолио сам неплохой физик, на его месте я бы остался Жолио. Ведь мой ученик Халатников, женившись на Вале Щорс, остался Халатниковым, хотя все мы преклоняемся перед именем героя.
Я подумала: вот Колечке надо было взять фамилию своей жены. Бедный Л. очень тяготится своей фамилией, говоря: «При моем чисто арийском виде и вдруг такая фамилия. С рождения до поступления в вуз я носил фамилию матери, при поступлении в вуз надо было взять фамилию отца, а материнскую скрыть. Она принадлежала к роду крупных помещиков, мой дед владел большим куском Курской губернии».
Так говорил Коля, кичась своим полудворянским происхождением. Тот самый Коля, который уже считался моим возлюбленным, которому я самозабвенно и бесконечно объяснялась в любви. А что мне оставалось делать? Не могла же я допустить, чтобы мой Даунька усомнился в моем женском очаровании и этот знаменитый бабник Л. через месяц-другой меня оставил и переключился на новый объект. Вспомнился рассказ Лондона «Когда боги смеются». Терять мне было нечего. У Лондона в игру с богами вступили смертные, я же затеяла, как мне тогда казалось, безобидную игру с самовлюблённым бабником, который очень переоценивал свою человеческую значимость. Уж очень много было в нем жадной цепкости к карьере. А как он любил лесть!
Вот я и шпарила цитатами из Лондона: «Любовь, жаждущая утоления, найдя его, умирает» или «Великая любовь таит несметные сокровища. Их надо беречь, лелеять, нельзя допустить оскудения чувств и задушить любовь ласками, отнять у любви жизнь поцелуями и похоронить её в могиле перенасыщенности». Коля, как оказалось, никогда этого рассказа Лондона не читал. Он решил, что эти мысли и слова принадлежат мне.
— Кора, вы меня очень удивили. Очень рад вашим взглядам. Остальные бабы, которых я встречал на своём пути… — тут послышались имена женщин — знакомые и незнакомые, — и особенно досталось последней Колиной возлюбленной, некой Лине. Оказывается, те три тысячи, одолженные у меня, пошли на приобретение шубы для Лины. Его пылкие речи о прекрасном слабом поле были насыщены солёными, чисто «морскими» оборотами, проще — ругательствами, которые непривычно резали слух.
— Колечка, милый, успокойтесь. Расходы на шубу беру на себя. Вы не представляете, как мне необходима была ваша свобода. Не откупись вы шубой, вы бы не были сейчас со мной. Мне очень сложно и трудно объяснить, но вы просто осчастливили меня своим вниманием, своими свиданиями. Они мне необходимы, как воздух, как дыхание, как жизнь!
— Коруша, «нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок», тебя с Колей все видят.
Это сказал сам Дау. Теперь он не сомневался, что Л. мой любовник. Я пристально смотрю на него: улыбка добрая, благожелательная. Нет, чувство ревности ему неизвестно.
— Корочка, я рад твоему успеху. Но вы в порыве влюблённости потеряли бдительность. У тебя очень культурный муж, но ведь у Коли есть жена, которая живёт рядом.
Я подумала: перед Таней совесть у меня чиста. А Дауньке ответила:
— Учту твой совет. Но мой Колечка в обиде на тебя: когда бы он ни позвонил по телефону, он слышит только твой голос и в страхе бросает трубку.
— Это правильно. Любовник должен бояться мужа, иначе он может обнаглеть! У меня как-то с Л. был разговор о музыке, я ему объяснил, что лишён слуха и музыку не понимаю. Так вот, ты ему скажи: «Дау полностью лишён слуха, не любит музыку и не узнает ни одного голоса по телефону».
Я это очень быстро осуществила. Колечка легко поверил этой «утке», стал нахально просить Дау звать меня к телефону. Даунька умно ухмылялся. Хотелось броситься ему на шею, сказать, что эту комедию с Л. разыгрываю ради его же пользы. Страх сорваться в порыве ревности терзал меня, а для ревности причин было достаточно.
Однажды раздался телефонный звонок наверху у Дау. Он снял трубку и, не отходя от телефона, крикнул мне вниз: «Коруша, тебя просит Витька Гольданский к телефону». А в трубке телефона я услышала Колин голос. Он меня попросил выйти на липовую аллею. Звуку металла в голосе я не придала никакого значения. И вот на нашей липовой аллее я узнала, что такое и как искры сыплются из глаз: сначала блеск, вспышка яркой молнии в мозгу, в чёрной мгле водопады ярких искр. Ещё одна вспышка молнии, ещё водопад ярких искрящихся звёзд. Небольшое отупение, очень закружилась голова, донеслись слова Колечки: