Однако подлинная трудность состоит даже не столько в том, чтобы все и вся индивидуально регламентировать, сколько в том, чтобы путем наложения и целенаправленного изменения подобной индивидуализированной регламентации разрешать объективные противоречия между всем множеством производственных единиц Но в этом и состоит преодоление отчуждения, в данном случае — отчуждения одного производителя от другого, которое возможно только на основе познания необходимости, то есть трех уровней объективных экономических законов самовозрастания стоимости. Поскольку государственная монополия по известным причинам игнорирует эти законы, они ей платят взаимностью, превращая каждое из ее учреждений в свою игрушку описанным выше образом.
Суммируя все сказанное без теоретических околичностей, нужно прямо сказать, что государственная монополия не в силах присвоить производительные силы современной экономики, они остаются для нее неосвоенной и пропадающей зря частью природы, подобной нескошенной траве.
Например, независимо от благих намерений, с наемным трудом монополия фактически обращается как с рабским, то есть формально регламентирует его отдельные моменты (приход и уход с работы и т. д.), получая в ответ «отбывание номера», то есть незаинтересованный труд с низкой производительностью, но при соблюдении формальностей. К производительной силе общественно-полезного труда она де-факто относится как к кооперации, централизованно предписывая сверху ассортимент и качество полезной (по ее мнению) продукции. Из-за этого значительная часть продукции оказывается никому не нужной, а затраченный на ее производство труд — общественно-бесполезным.
В итоге из девяти слоев развитых классическим капитализмом производительных сил государственная монополия в состоянии присвоить только нижние шесть — технологические и организационные.
Ее отставание в эффективности и производительности труда от капитализма невозможно устранить путем «повышения ответственности», «наведения порядка» и т. п. — оно носит принципиальный, сущностный характер. Правда состоит в том, что она эксплуатирует свои высокоразвитые в технологическом и организационном отношении производительные силы архаическими методами, история которых в их практически современном виде насчитывает несколько тысячелетий.
Не правда ли, нам теперь совершенно ясна главная проблема, которая встает перед завершенным государственно-монополистическим социализмом?
Обладая производственной базой, либо унаследованной от развитого капитализма (ГМС-1), либо построенной по его образцу (ГМС-2), он никак не может преодолеть значительное отставание в производительности труда, эффективности использования этой базы. Никакие ухищрения организационного характера не способны ликвидировать это отставание, ибо данный запрет, как было показано, имеет столь же фундаментальный характер, как запрет на создание вечного двигателя.
Особенно тяжелой эта проблема становится в ситуации, когда представление о разрешающем эту проблему «действительном коммунистическом действии» (Маркс) утеряно в течение десятилетий переходного периода, а общественные науки назойливо зудят над ухом руководства о том, что исторический материализм якобы повелевает во все века и при всех обстоятельствах «совершенствовать» производственные отношения, то есть приводить их в соответствие с достигнутым уровнем производительных сил.
Мы уже разобрались, что это несоответствие состоит в полном отсутствии у государственной монополии форм присвоения «верхнего», экономического слоя ее производительных сил. Было также показано, что, по самому определению экономических производительных сил, им могут соответствовать только частные формы присвоения.
Государственная монополия здесь берется решать головоломку, подобную той самой, перед которой спасовал Всевышний.
Как известно, он вознамерился было продемонстрировать свое всемогущество, сотворив такой камень, который сам не в силах был поднять. Здесь же необходимо всемерно развивать частные формы собственности, не просто ухитряясь как-то сохранять господство над ними государственной монополии, но и, сверх того, выдавая все это за деятельность по уничтожению частной собственности во имя общественной.
Однако выхода нет, и де-факто постепенно складывается некое движение по этому парадоксальному пути.
С целью присвоения экономической силы производительного труда начинается делегирование прав и полномочий отдельным лицам и организациям распоряжаться теми или иными элементами производительных сил и частью изготовленной продукции. На этом этапе государственная монополия покуда сохраняет основные права собственника за собой, изымает большую часть прибавочного продукта в свою пользу, а права производителя распоряжаться остатком существенно ограничивает. Мы намеренно не торопимся произнести напрашивающееся слово «хозрасчет», поскольку данная форма практически в современном виде была известна задолго до нашей эры. Подлинная сущность вводимых отношений состоит, строго говоря, в том, что в рамках господствующего регламентационного уклада (государственной монополии) искусственно вводятся и культивируются правовые отношения — то есть феодальный уклад.
В результате плодятся и множатся феодально-ведомственные бароны-разбойники, которые, узурпируя и произвольно толкуя права, предоставляемые предприятиям государством, ставят их в вассальную зависимость от себя. Возникает полоса затяжных феодальных войн и министерских распрей, примирить которые оказывается не под силу даже Госплану.
По многим линиям такое развитие толкает к введению элементов рыночных отношений. Мало довести делегирование полномочий до уровня предприятий, необходимо превратить их производительный труд в общественно-полезный. Эмпирически это означает, в частности, преодоление диктата производителя над потребителем. В попытке создать механизм учета «спроса» государственная монополия обязывает производителей самим реализовывать произведенную продукцию, переходя с этой целью со взимания «оброка» (безразлично, в натуральной или денежной форме) к изъятию фиксированного процента с выручки, полученной в результате реализации продукции. На этом пути таится немало ловушек, логика преодоления которых заставляет вводить товарно-денежные отношения во все более полном объеме.
Имеющиеся исторические прецеденты показывают, что дальнейшим логически необходимым шагом на этом пути является предоставление руководителям предприятий права использовать полученную прибыль для расширения производства, а значит — права покупать и продавать основные фонды, нанимать дополнительную рабочую силу, свободно устанавливать заработную плату — со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Вопросом о том, каковы эти последствия, задавались еще легисты («фацзя»), в Китае III века до н. э. В условиях централизованной авторитарной государственной монополии и перед лицом необходимости развивать производительные силы страны, легисты предлагали реформы, которые «...открывали путь для развития частнособственнических тенденций и роста товарности хозяйства... Однако по мере осуществления политики реформ, открывавших новые возможности экономическому развитию страны, у легистов стало намечаться отрицательное отношение к крупному частному предпринимательству, развивавшемуся наиболее активно в области промыслов, ремесла и торговли. «Если государство вызовет к жизни силы народа, но не сумеет их обуздать, то оно будет нападать на самого себя и обречено на погибель», — заявлял Шан Ян»[107].
На практике все превратности этого пути проверены трехсотлетней историей эллинистического государства Птолемеев в Египте[108]. А вообще-то данный тип развития — один из наиболее распространенных в истории. Но для того, чтобы история чему-то учила, ее необходимо учить, учиться видеть в ней прежде всего не антураж в виде кривых мечей или экзотических китайских халатов, а логику развития многоукладных социальных организмов. Только элементарным незнанием фактов экономической истории и непониманием основ ленинской теории многоукладности можно объяснить то, что наши «теоретики», творя экономический велосипед, до сих пор претендуют на мученический венец хозяйственных реформаторов-первопроходцев.
Каковы же плюсы и минусы такого развития и его формационно-укладная природа?
Плюсы, казалось бы, очевидны. Увеличивается объем производства, растет благосостояние населения. Но «благосостояния вообще» не существует так же, как и «свободы вообще». Перефразируя Ленина, можно задать вопрос: благосостояние для кого, для каких именно групп населения? Ответ на самом деле известен всем. Благосостояние члена общества в этом типе развития растет в той мере, в какой он вовлечен в одну из частных форм присвоения, в один из экономических укладов. Возникает парадоксальная ситуация: чем дальше человек уходит от привычного нам социалистического уклада («жизнь на одну зарплату»), тем в большей мере растет его благосостояние. Это своеобразное «материальное стимулирование» неизбежно наносит ущерб делу преодоления отчуждения вообще и делу воспитания соответствующей личности — в частности.