В условиях государственной монополии мы имеем полный набор негативных проявлений экономики при ее видимом отсутствии. Это означает, что экономика, упраздненная декретами, с авансцены явлений ушла в подполье сущности.
Государственная монополия есть средство, конкретнее — учреждение, с помощью которого государство присваивает, эксплуатирует производительные силы. Такова видимость дела, но не такова его суть. На каждом этаже здания монополии, воздвигнутого на месте упраздненных экономических отношений, притаились объективные экономические законы, непознанные и попранные при этом упразднении.
Если мы, не сумев или не потрудившись познать сущность природного явления, пытаемся заменить его искусственным творением, эта сущность охотно находит новую форму своего проявления, овладевая нашим детищем и, посредством него, подчиняя собственным законам нас самих.
Монополия при этом оказывается-таки формой присвоения: именно посредством нее экономические законы присваивают нас и овладевают нами. Каждое хозяйственное учреждение благодаря их козням начинает играть роль бездонного ящика Пандоры, из которого сыплются бесчисленные организационные проблемы. Руководство, позабывши сон и покой (а заодно и предмет), только и делает, что совершенствует оргструктуру, сливает подразделения и разделяет оные, делегирует полномочия и присваивает их назад, поочередно переходит от отраслевого принципа к территориальному, сокращает звенность и увеличивает штаты, пишет регламенты для установления ответственности и ищет ответственных за несоблюдение регламентов, централизует и децентрализует, специализирует и кооперирует... Но в результате этой титанической деятельности экономические корни «организационных» проблем остаются нетронутыми, и руководству неизменно приходится, наплевав на аппарат государственной монополии, через его голову лично выбивать недостающие вагоны.
«Однако нас на мякине не проведешь, — заметил бы Проницательный читатель, окажись он поблизости. — Есть государственная монополия и государственная монополия!» И был бы прав.
Конечно, если замок означенной монополии возведен на кладбище попранной экономики, не удивительно, что его обитателей терроризируют экономические привидения. Но если этот замок воздвигнут на девственном фундаменте восточной формы собственности, кажется совершенно непонятным, почему призрак экономических сущностей должен оглашать своими стонами его незапятнанные организационные своды.
Давайте разберемся. Было ли государство третьей династии Ура (III тысячелетие до н. э.) монопольным обладателем всех производительных сил? Безусловно, было. Но при этом оно само непосредственно присваивало эти производительные силы, не нуждаясь ни в какой дополнительной опосредующей пристройке-монополии из учреждений типа Минфина и Стройбанка. Где же разница между бесхитростными методами указанной династии и прогрессивной хозяйственной политикой просвещенного ГМС?
Разумеется, ответил бы Проницательный читатель, различие прежде всего состоит в уровне развития производительных сил. И был бы снова глубоко прав. Однако, заметим на этот раз мы, есть производительные силы и производительные силы.
Те силы, которые получает в наследство от восточной формы собственности победивший пролетариат, в массе своей принципиально мало чем отличаются от достояния упомянутой династии. Однако спустя всего несколько десятилетий мотыгу и соху вытесняют, быстро сменяя друг друга, трактор «Фордзон», ДТ-54, «Кировец»... и в целом вся технологическая база стремительно революционизируется по крупнокапиталистическому образцу. Пристройка государственной монополии и возникает для нужд эксплуатации нового индустриального воинства.
Однако по мере того, как завершается здание государственной монополии, становится все более заметно, что эти экзотические стальные культуры не слишком-то пышно произрастают на подзолистой почве ГМС. Выражаясь прозаическим языком, отдача технологической единицы в среднем оказывается в несколько раз ниже, чем у ее капиталистического аналога. Самое обидное, что эта участь постигает не только отечественную сноповязалку, но и ее двоюродную сестру, произведенную по лицензии, и даже самое импортное диво, творившее чудеса эффективности на заморской почве.
Дело в том, что, когда «марксист вообще» называет современный машиностроительный завод, возведенный в условиях ГМС, качественно новой производительной силой, он не выражает сути дела. От не вооруженного категориями взгляда ускользает структура спрятанных в его эмпирической оболочке производительных сил. Завод есть технологическая основа плюс организационная форма такой экономической производительной силы, как наемный труд. Но эта теоретическая близорукость — лишь проявление практической слепоты государственной монополии, которая, как мы увидим, умеет эксплуатировать в современных производительных силах лишь технологию и организацию, в то время как их экономическая сторона остается в основном скрытой и не присваивается. Именно эти экономические сливки ускользают от могучего доильного агрегата государственной монополии, и по причине его конструктивного несовершенства приходится довольствоваться лишь технологической водичкой и организационным молоком.
Независимо от того, унаследованы ли производительные силы от капитализма или, как принято выражаться, ГМС развился «на своей собственной основе» из восточной формы собственности, природа этих сил остается той же самой. Это экономические производительные силы крупнокапиталистического типа, которые могут присваиваться исключительно посредством экономических, то есть частных форм собственности.
Организационные формы присвоения являются стандартными, усредненными. Это предписания, нормативы, инструкции, единообразно регламентирующие эксплуатацию производительных сил в масштабах объединения, отрасли, региона, всего государства. Организация как бы облачает «голые» технологии в стандартное обмундирование разных «родов войск», загоняя каждую технологическую единицу в прокрустово ложе отведенной ей роли-функции; непротиворечивая совокупность, кооперация этих функций определяется соответствующим «уставом гарнизонной и караульной службы».
В противоположность государственной частная собственность потому, в частности, и называется частной, что каждая единичная производительная сила присваивается в специфической, индивидуализированной форме. Различие между ней и усредненно-нормативной формой не менее разительно, чем разница между идеально облегающим костюмом «от Диора» и сковывающей движения, мешковатой казенной гимнастеркой. Благодаря этому в экономике разрешается противоречие между индивидуальным потенциалом каждой производящей технологической единицы и стандартной формой ее присвоения, то есть организационной ролью-функцией; за счет этого, помимо стандартной, предписанной нормы выработки, удается вскрыть все внутренние резервы, получить индивидуальный прибавочный продукт. Однако само противоречие вовсе не исчезает бесследно, напротив — оно «выворачивается наизнанку», экстериоризируется в виде огромного комплекса экономических отношений-противоречий между частными производителями. В условиях капитализма эти противоречия разрешаются конкурентной борьбой, рыночной стихией и другими отчужденными экономическими механизмами. Но, в свою очередь, из-за кулис сущности этими механизмами управляют незримые законы самовозрастания стоимости.
Какие последствия влечет за собой героическая попытка государственной монополии вырвать из триады «экономические законы — экономические производственные отношения — экономические производительные силы» среднее звено и заменить его отношениями организационными? Есть две причины, одна из которых делает эту попытку практически нереализуемой, а другая — теоретически безнадежной.
Строго говоря, формы присвоения не могут быть индивидуальными, частными, одновременно оставаясь при этом организационными. Закон или норматив есть некое правило или предписание, применяемое к определенному множеству объектов; он перестает быть таковым, если это множество состоит из одного уникального элемента. Таким образом, организация не может заменить экономику, оставаясь при этом сама собой. Практически это выражается в том, что аппарат, который пожелал бы индивидуально регламентировать каждую из многочисленных производственных единиц, в отсутствие мощных специальных средств нормативного проектирования оказался бы несостоятелен с первых же шагов уже из-за одной только огромной размерности этой задачи.
Однако подлинная трудность состоит даже не столько в том, чтобы все и вся индивидуально регламентировать, сколько в том, чтобы путем наложения и целенаправленного изменения подобной индивидуализированной регламентации разрешать объективные противоречия между всем множеством производственных единиц Но в этом и состоит преодоление отчуждения, в данном случае — отчуждения одного производителя от другого, которое возможно только на основе познания необходимости, то есть трех уровней объективных экономических законов самовозрастания стоимости. Поскольку государственная монополия по известным причинам игнорирует эти законы, они ей платят взаимностью, превращая каждое из ее учреждений в свою игрушку описанным выше образом.