И Агата постаралась это сделать. Зная своего мужа, она не должна была допустить, чтобы работающие у него девушки становились жертвами его сластолюбия. Ей не хватало осторожности, предусмотрительности, твердости, и теперь она несет свою долю ответственности за все несчастья Бродаров. Да, она это чувствует и желает хоть чем-нибудь облегчить жизнь злополучной семьи.
— Тогда, — сказал старый Анри, вставая, — уходите отсюда, сударыня! Это — единственное доброе дело, какое вы можете для нас сделать, иначе будут говорить, что Бродары торгуют честью своей дочери.
— Но…
— Никаких «но»! Между Руссеранами и Бродарами — бесчестье и кровь. Через эту пропасть нельзя протянуть руку друг другу.
Госпожа Руссеран, опустив голову, направилась к выходу. Проходя мимо учителя, она незаметно сунула ему в руку свою визитную карточку.
«Ого! — подумал Леон-Поль. — Вот я и увяз по самые уши! Ладно, старина, будь осторожен и сыграй в этой драме приличествующую тебе роль!» И он спрятал карточку в карман.
Прежде чем переступить порог, Агата обернулась.
— Вы слишком суровы ко мне, — сказала она старику, — но когда узнаете меня лучше, то будете более справедливы. А пока я вас прощаю.
Старый Анри не шелохнулся.
— До свиданья, Мадлена, — прибавила г-жа Руссеран. — Прошу вас вспомнить при случае (она подчеркнула эти слова), что в моем лице вы имеете — не решаюсь сказать друга, но по крайней мере человека, который готов прийти вам на помощь. Доверьтесь мне, поймите, что нас роднит одно и то же горе.
Она протянула ей руку, и Мадлена пожала ее.
— До свиданья, — повторила Агата, целуя напоследок детей. — Бедная мать, бедная жена, я прониклась уважением к вам и искренне вам сочувствую. Мы еще встретимся.
Мадлена не знала, что ответить, но была глубоко тронута. Огюст не мог опомниться. Лицо учителя прояснилось. Только дядюшка Анри продолжал недоверчиво покачивать головой.
XXX. Гувернантка и хозяйка
Отправляясь к Бродарам, г-жа Руссеран оставила дочь на попечение гувернантки, а мужа под присмотром врача. Ранение было весьма серьезным и, хотя не угрожало жизни, вызвало крайний упадок сил.
К заводчику наконец вернулось сознание. Однако он еще не произнес ни слова: то ли был не в состоянии говорить, то ли притворялся, дабы по возможности оттянуть неизбежную беседу со следователем. Доктор, разумеется, предписал ему полнейший покой.
Убедившись, что недоверие и гордость Бродаров препятствуют ее планам и не позволяют искупить содеянное зло, Агата возвращалась домой в унынии и тягостном раздумье. Ей было ясно, что она не выполнила свой долг перед семьей, несколько поколений которой всю свою жизнь работали не ее семью.
Узнав об аресте Жака, г-жа Руссеран послала Мадлене деньги, но помощь принята не была. Эти люди не брали подачек! Агата не настаивала. Она всецело была поглощена крушением своего семейного счастья и тщетно старалась возможно лучше употребить часть богатства, принадлежавшую ей лично. Но, стремясь во всем следовать своим принципам, она упустила возможность применить их на деле.
Бланш де Мериа, возвращаясь с Почтовой улицы, и г-жа Руссеран встретились в саду. Здороваясь, они обменялись взглядами, острыми, как кинжалы. Затем, с высокомерной непринужденностью, давно усвоенной ею в отношении Агаты, которая до сих пор не обращала на это внимания, гувернантка спросила:
— Откуда вы, сударыня?
— Это мое дело, мадемуазель. А вы?
Бланш никак не ожидала от хозяйки столь решительного ответа. Однако она не подала виду, что удивлена и глубоко обижена, и, опустив длинные черные ресницы, робко ответила:
— Увы, сударыня, сказав, откуда я иду, я рискую показаться вам неразумной.
— Быть может, даже хуже, мадемуазель! — сухо заметила Агата.
— Какою же еще?
— Гувернанткой, которая манкирует своими обязанностями и не дорожит своим местом.
— Но, сударыня, — возразила с явным облегчением м-ль де Мериа (она ожидала другого), — в чем вы это усматриваете?
— Вы не должны были покидать мою дочь в такое время. Неужели вы не понимаете, что может произойти, если до Валери дойдут слухи, уже распространившиеся среди прислуги?
— Не браните меня за то, что я ненадолго оставила Валери одну. Я сделала это ради нее же самой.
— То есть как? Не можете ли вы объяснить истинную причину вашей отлучки, которая меня весьма удивляет?
— Если вам угодно знать, я заказывала в церкви святой Женевьевы молебен за здравие отца Валери.
Агата пристально взглянула на гувернантку. Последняя в легком замешательстве потупила глаза.
— Прямо поразительно, — ответила жена заводчика, несколько обезоруженная деликатностью, с какою Бланш назвала раненого «отца Валери». — Мало того, что вы натравили на меня всех святош нашего прихода, вы еще собираетесь поссорить меня со святыми мученицами; право же, им нет никакого дела до раны моего мужа. Вам отлично известно, что я не верю во все эти поповские штучки.
— Но господин Руссеран верит в них.
— Не больше, чем вы, моя милая. Точнее, он, подобно вам, делает вид, что верит, надеясь извлечь из этого выгоду.
— Сударыня!
— Что, мадемуазель?
— Вы вольны его изменить.
Мадемуазель де Мериа сильно побледнела. На секунду она едва не поддалась соблазну превратить скрытую войну, которую уже давно вела с матерью своей питомицы, в войну открытую, но столь же быстро отказалась от своего намерения. Нужно было сохранить место, ее черед еще не настал. Эта мещаночка, видно, плохо ее знает, если позволяет себе так обращаться с нею, Бланш переменила тон и ответила.
— О сударыня, вы чересчур строги к бедной гувернантке. В чем еще, кроме этой отлучки, вы можете меня упрекнуть?
— В том, что вы уделяете слишком много внимания отцу, человеку, совершенно для вас постороннему, и слишком мало — дочери. Вы обязаны оставаться с нею, когда обстоятельства вынуждают меня доверять ее вам.
— С некоторых пор, сударыня, вы, слывущая столь великодушной и доброй, всячески стараетесь обидеть и унизить меня.
— Как аукнется, так и откликнется.
— Что вы хотите этим сказать? Что вы можете поставить мне в вину?
— Если у вас есть совесть, она ответит вам лучше, чем я.
— Но, сударыня, ваши слова означают, что вы мне отказываете от места?
— Можете истолковать их и в таком смысле. Я уже об этом говорила.
Обе женщины сидели теперь в гостиной. Они чувствовали, что, чем бы ни кончился подобный разговор, их отношения не могут остаться прежними. Вслед за столь ясным намеком, сделанным Агатой, последовало молчание, в течение которого собеседниц занимали совершенно противоположные мысли.