А малютка? Ее участь тоже волновала Мадлену. Да и как было не беспокоиться об этой крошке? Ведь привязываешься даже к животному, когда сама вырастишь его… Ну разве можно не полюбить ребенка, столь близкого тебе и к тому же такого очаровательного, как Лизетта?
Был четверг; Софи и Луиза не пошли в школу и, сидя на скамеечке перед окном, с грустью смотрели на гонимые ветром тучи. Не зная, найдется ли в доме кусочек хлеба, они не просили у матери есть: в семьях, познавших нужду, дети рано становятся рассудительными.
Дядюшка Анри, закончив дневную работу, пришел к племяннице и предложил вместе отправиться хлопотать за Жака. Бедный старик был расстроен, но старался делать вид, будто уверен в торжестве справедливости, хотя больше, чем кто-либо другой, имел основания сомневаться в этом. Зато чем дальше, тем сильнее дядюшка Анри негодовал на проклятых хозяев, убежденно повторял: «Все, что основано на насилии, недолговечно». Он любил всякие мудрые изречения и сыпал ими, стремясь доказать, что «жизнь изменится и наступит передышка. Иначе, ей-богу, и быть не может!»
Мадлена слушала эти глубокомысленные речи, но они не приносили ей успокоения.
Неожиданно до нее донесся звук шагов на лестнице: при мысли, что это Анжела, она радостно встрепенулась, но увидев Огюста, едва не упала в обморок. Мать и сын кинулись друг другу в объятия. Их слезы смешались, они не в силах были выговорить ни слова. Девочки, обрадованные возвращением брата, теребили Огюста за старую фуфайку, которую ему дал учитель.
Оба метельщика молча обменялись рукопожатием. Сев рядом со стариком, Леон-Поль, сдерживая слезы, смотрел на трогательную сцену и думал о том, что ее участники ровно ни в чем не виноваты.
Когда первый порыв волнения и радости прошел, Огюст рассказал матери и дядюшке Анри, чем он обязан Леон-Полю. Нужно ли говорить, как горячо мать благодарила человека, спасшего жизнь ее сыну? Нужно ли говорить, как она плакала, слушая рассказ юноши? Отныне бывший учитель стал членом их семьи.
— А где Анжела? — спросил Огюст, заметив отсутствие сестры.
Вместо ответа мать опустила голову.
— Она тоже ушла? Какое несчастье! И все из-за меня… Сколько я причинил ей горя! Ведь я так ее измучил, что…
— Успокойся, она придет.
— Так ты знаешь, где она?
— Да.
— Значит, она ушла не так, как в первый раз?
— Н-нет…
— Так надо за ней сходить!
— Она скоро вернется.
— Понимаешь, мне нужно уйти… Но прежде я хотел бы увидеть ее и проститься.
Мадлена вздрогнула. Она не решалась спросить у Огюста, почему он собирается вновь их покинуть. Ей было ясно, что это неизбежно. И все-таки, желая его удержать, она сказала, что Анжела вот-вот должна прийти. За нею нельзя послать, это очень далеко. Долговязая Олимпия — добрая душа, хоть и не без причуд, — приютила Анжелу и обещала сама привести ее домой.
При имени Олимпии Огюст взглянул на учителя. Тот побледнел. Неужели его несчастная сестра знакома с Бродарами? Как это могло случиться? Но Леон-Поль вспомнил, что когда-то она жила в этом квартале, и совпадение перестало казаться ему невероятным: жизнь куда сложнее любого романа и сталкивает людей по прихоти случая.
Мадлена, заметив, какое тягостное впечатление имя Олимпии произвело на Огюста и на Леон-Поля, поспешила добавить, что хотя Олимпия и проститутка, но она хорошая женщина; ей можно доверять. Она из порядочной овернской семьи, а ведь порядочность передается по наследству…
Чтобы переменить тему, явно тяготившую учителя, Огюст спросил, не получено ли за это время каких-либо известий из Каледонии. Мадлена и дядюшка Анри с тревогой переглянулись. «Ему ничего не известно», — подумали они.
Огюста удивляло долгое молчание отца. Обычно письма приходили по средам, а нынче был уже четверг.
По возможности смягчая выражения и недоговаривая, старик рассказал о приезде Жака, об его аресте, о предъявленном ему обвинении.
— Что вы говорите! — воскликнул Огюст вне себя. — Отец здесь? Он арестован? Какое несчастье, этого еще не хватало! Вы не ошибаетесь? Ведь это ужасно! Я бегу в полицию! Мне уже давно следовало это сделать!
Мать хотела удержать сына, убедить… Господи, он еще успеет! Надо подумать… Она притянула было его к себе, но Огюст оттолкнул ее.
— Пусти меня, пусти! Так нужно! Бедный отец! Он здесь, а я не видел его! И ты даже не смогла его обнять?
— Я ничего не знала. Всю ночь я ждала Анжелу. Меня лихорадило; я задремала на стуле и вдруг услышала какую-то возню на лестнице, потом шум на дворе. Я перепугалась, подумав, что это тебя принесли мертвым, и вся затряслась; открываю окно и вижу, как отец отбивается от жандармов. Это было непостижимо; я решила, что с горя схватила горячку и мне все это привиделось.
— Бедная мама! Бедный отец! И ты хочешь меня удержать! Нет, нет! Это я должен быть в тюрьме, ведь это я убил Руссерана!
— Господин Руссеран жив! — проговорил женский голос, заставив всех участников и зрителей этой тяжелой сцены обернуться.
В дверях стояла какая-то дама. Всеобщее волнение было так велико, что никто не расслышал ее стука.
— Хозяйка! — разом воскликнули Огюст и Мадлена.
Что нужно было здесь Агате Руссеран?
Увидев мужа, залитого кровью, с закрытыми глазами и разбитой головой, она едва не лишилась чувств. Оказавшись жертвой покушения, причины которого были ей неизвестны, этот человек вновь стал для нее тем, кого она когда-то любила, отцом ее дочери. Перед лицом несчастья, в ожидании непоправимой утраты, Агата почувствовала угрызения совести. Ее тяготила мысль, что она сама виновата перед ним, что у нее не хватило покорности, терпения. Может быть, не понимая мужа, она поступала не так, как следовало, и в результате не сумела удержать его на стезе добродетели? Кто знает, другая на ее месте, возможно, была бы с ним счастлива…
Глупые и злые люди не только при жизни причиняют горе людям достойным, но и после своей смерти терзают их души укорами совести…
Благодаря мужу Агата впервые познакомилась с законами общественной жизни. Теперь она с волнением думала об этом. В те времена Этьен с энтузиазмом стремился к общему благу… Воспоминания растрогали ее. С замиранием сердца она ждала приговора хирурга и, узнав, что рана, по-видимому, не смертельна, решила сделать все возможное, лишь бы вернуть мужа на путь добра. Он посмотрел смерти в глаза, и это могло помочь ей осуществить свои намерения.
Как раз в это время г-жу Руссеран вызвал к себе судебный следователь. Его вопросы относительно семьи Бродаров открыли ей глаза. Она еще не знала всего, не имела понятия, до какой степени преступен ее муж, и ей внушило ужас и отвращение, что он злоупотреблял своею властью, дабы обольстить девушку, опекуном и покровителем которой обязан был быть.