В ней все блистало очарованием, но без тени кокетства. Я говорю либо слишком много, либо слишком мало: есть женщины, которые, не будучи от природы кокетливыми, все же сохраняют вполне невинную любовь к драгоценностям и нарядам – и только юные матери способны забыть обо всем, чтобы очаровывать помимо воли.
Жюстен смотрел на Лили. Вся ее трогательная и прекрасная история явственно представала перед ним в юной серьезности этого лица. Роскошные волосы были уложены с какой-то даже суровостью, и только благодаря необыкновенно изящному сложению выглядело приличным жалкое платье.
Жюстен догадался обо всем и сказал себе: отныне я буду лишь вторым в ее сердце…
И он обрадовался. Это было хорошее место – место подле обожаемой Жюстины.
Он был настолько счастлив, что ему казалось, будто отыскать Жюстину окажется очень простым делом, не требующим больших усилий.
Уже почти стемнело, а Жюстен все смотрел на фотографию и грезил.
На лестнице послышались тяжелые шаги.
– Я сильно задержался, – произнес кто-то с порога, – но мне хотелось удостовериться, что сделано все возможное. И без толку! Мамаша Нобле потеряла половину своей клиентуры и винит в этом нас. А другие смотрят так, словно говоришь с ними о временах всемирного потопа… О!
Монолог прервался на этом возгласе, ибо Медор увидел Жюстена.
– Уж не ошибся ли я дверью? – проворчал он. – Да нет! Вот колыбель. А где же Глорьетта?
– Я жду мадам Лили, – прозвучало в ответ.
– О! – вновь сказал Медор. – У вас есть какие-то новости?
– Нет, мне ничего не известно.
Медор подошел ближе, чтобы разглядеть незнакомца. В комнате было совсем темно.
– И вы пришли сюда дожидаться ее? К ней давно никто не ходит.
Жюстен заколебался. Медор встал между ним и дверью, чтобы было виднее.
– О! – произнес он в третий раз, и в тоне его явственно послышалась неприязнь. – Я вас узнал! Вы тот самый… ну, в общем, вы человек из замка в Турени!
Жюстен кивнул. Медор отодвинулся от него.
– А вы? – спросил Жюстен. – Кто вы?
– Я тот, кто потерял девочку, – грубо ответил Медор. – Теперь искупаю, как могу, свою вину.
С этими словами он вышел и вновь спустился по лестнице. Через несколько секунд Жюстен увидел, как он, с трудом переводя дух, появился на пороге с горящей свечой.
Поставив подсвечник на стол, он вновь подошел к Жюстену и промолвил озадаченно:
– Если бы вас здесь не было, я подумал бы, что это вы. Однако вы сидите тут, и это совершенно невозможно!
Жюстен ничего не понимал.
Бедный малый говорил столь несвязно, что сначала Жюстену показалось, будто он пьян.
Но Медор не был пьян; обращался же он к самому себе, пытаясь разобраться в том, что произошло, – и его совершенно не беспокоило, какое впечатление производят эти странные речи на слушателя.
– Вас я, конечно, не люблю, – бормотал он, – потому что она все ждала, а вы не приезжали. Вы жили в замке, а она в мансарде. Если бы у малышки был отец, ее не украли бы, так? Конечно! И вот еще что: она только о вас и говорила… Жюстен, Жюстен, Жюстен… и днем, и ночью один Жюстен. Стало быть, все было бы очень просто, если бы это вы увезли ее в красивом экипаже. Но чтобы другой…
– Другой? – переспросил Жюстен, и сердце у него мучительно сжалось. – Объясните мне, умоляю вас!
Из глаз Медора выкатились две слезинки. Он произнес:
– Неужели это я плачу? Да, я, конечно… потому что привык охранять ее и служить ей… О! Вы должны знать: ей пришлось пережить слишком много горя! Но не в этом дело, – прервал он самого себя, проведя по лбу широкой ладонью. – Кто же был в этом красивом экипаже, который ее увез, если вы сидите здесь?
Жюстен, поднявшись, пролепетал:
– Значит, она уехала?
– И что же? – осведомился Медор с непонятным озлоблением. – Разве не свободна она ехать, куда ей вздумается?
Его тяжелая рука легла на плечо понурившегося Жюстена.
– Вы теперь тоже свободны, – сказал он с горечью. – Я не очень хорошо знаю таких людей, как вы, но понимаю их довольно хорошо. Она вам дала предлог – на сей раз вы можете убраться с легким сердцем. Но не смейте ее осуждать! Чтобы ни единого дурного слова о ней я не слышал! Иначе я проломлю вам голову о стену, слышите, вы – человек из замка?
Глаза Медора сверкали, ноздри раздувались.
А Жюстен и в самом деле не произнес ни единого слова. Но и не убрался прочь. Медор увидел, как он пошатнулся, и бедному малому пришлось сначала поддержать его, а потом взять на руки, чтобы отнести бесчувственное тело на постель Глорьетты.
XV
РАСПРОДАЖА
Когда Медор в порыве первого изумления спустился по лестнице, он намеревался остаться внизу, чтобы ждать Лили у подъезда. Лили никогда не выходила из дома; вероятно, она находилась где-то рядом, подстерегая возвращения его, Медора, ибо он, по собственному признанию, сильно задержался.
Но у порога он увидел ту самую соседку, которая проявила удивительную скромность и мягкосердечие по отношению к Жюстену.
Желая вознаградить себя за это, достойная женщина собрала около дюжины соседей обоего пола и принялась с жаром описывать – со всеми уместными добавлениями – выходку Глорьетты.
– Вечно плакать не будешь, – говорила она, – а господин этот из важных людей будет. Известно, что к таким все милашки липнут, а они даже кошелька не развязывают, просто поманят – и готово! Прямо смешно! А Глорьетта-то одеться толком не успела, но ни чуточки не стыдилась этого господина, а он уж точно префект или маркиз, весь из себя щеголеватый, с модной бородкой и прилизанными волосами… но уж черен! Ох, чернее не бывает! А кучер у него в парике, и слуга тоже, а сбруя на лошадях обшита золотым галуном, а на окнах шелковые занавески с рисунками – дикари в шкурах держат над головой корону, это гербом называется, я об этом узнала в Амбигю. И вельможа этот подал Лили руку, а та даже бровью не повела, будто привычная. Тут кучер подхлестнул лошадей, и помчались они на острова Любви… а то и в Аньер, где за это дело сорок франков платят… вот так!
Во время этого повествования большие кулаки Медора дважды или трижды сжимались, и если он не прибил на месте красноречивую соседку, то отнюдь не по недостатку желания.
Он вспомнил о Жюстене – «человеке из замка» – и поспешил подняться наверх.
Он вернулся к Жюстену, словно тот мог что-то ему разъяснить. Возможно также – ибо в сердце бедного Медора таилось и дурное, – что он хотел переложить на Жюстена часть мук, столь жестоко терзавших его самого. Медор искренне считал себя вправе карать тех, в чьей виновности не сомневался.
Это был честный и славный парень. Быть может, он действовал, сам того не сознавая, как соперник Жюстена? Кто мог бы ответить на этот вопрос? Уж, конечно, не Медор. Правда, преданность его походила на настоящий культ, но не забудем, что источником этого благоговения сначала была признательность, а затем жалость.