Читать интересную книгу Том 7. Это было - Иван Шмелев

– А которого числа прикажете?

– Да так… третьего-четвертого.

И билет ей отдал, головой покачал, поулыбался. Им развлечение, понятно. А может так, что и пожалели, не стали разочаровывать, или от лишних разговоров… А она молодчика-то того приметила, – хохолок черноватый, на носу пружинка с ниточкой.

– Ну, – говорит, – я к тебе, батюшка, на Сергиев день приду, 5-го числа, никогда в такой праздник не работаю.

– Хорошо, – говорит, – приходи, а там, увидим. Ну, пошла. Не послал Господь счастья.

Пришла – рассказывает. Те… – кто их знает, пожалели что ли ее, или стыдно стало, – не стали ее разочаровывать, плачу не оберешься: видят, что она всурьез уже принимает.

– Что ж, – говорят, – доживешь до лета, – может, и выпадет. Веселей тебе теперь жить будет.

Она и приободрилась. Начнет мечтать, что кому подарит: всем детенкам, и сапожниковым, туфельки закажет, себе на зиму теплый салоп, то-се… А они, как урежут, – буторить начинают, как она всех облагодетельствует. Голову-то закрутили. В церковь ходит, счастья себе вымаливает, стучится. Дотянула до Сергиева дня. Таится, никому ни слова. Приходит опять в ту самую контору, разыскала с хохолочком, сует ему:

– Погляди-ка, не послал ли Господь на счастье?

Тот и забыл, понятно. Развернул бумагу – вспомнил. Так и завертенелся! Созвал соседей, в билет тот тычут, руками всякие телодвижения… Развлечение на редкость.

– Нет, – говорит, – еще не выиграл. Приходи после Нового года, тогда!

Видят, что полоумная, ну, тихо-мирно чтобы, без раздражений.

– В Сочельник опять?

– В Сочельник.

Гривенничек ей на конку сунул.

– Ладно, приду.

Домой приходит, расстроилась.

– Опять не выиграла. Может, они меня омманывают? себе забрали?

Те уж и забыли. Как узнали про поход-то ее, гогочут!

– Нет, там без обману, за это ответят. Теперь жди Рождества. Раз два раза не вышло, в третий наверняка!

Ну, поахала-повздыхала, – за работу. Обет дала: выиграет если, всем бедным на дворе по красной пожертвовать. А те ее буторят:

– Всех нас на тройке чтобы, в Стрельну пировать поедем! А старушка тоже размечталась.

– Нет, – говорит, – дам вам на угощенье, а сама к Сергию Преподобному проедусь, внучков свезу.

Трогательная была старушка!

– Мне самой ничего не надо, а чтобы бедным людям помочь, внучков на ноги поставить. А сама в монастырь укроюсь, за себя вклад внесу. Тысячу надо, я уж и справилась…

Уж на тысячи перекатила, как они ей все-то объяснили. Внучкам тулупчики посулила, наборщику – «за счастье» тройку новую, хозяину – часы серебряные. Верит: не может не быть! Да кому ж и выиграть-то, если не ей, при ее-то жизни?!

Хорошо-с. Подходит Рождество. Две недели провалялась, – ломало ее всю, от портомойни. Самая тут стирка, к Празднику, а – на вот! Ни гроша. Внучки сидят, поджамшись, как таракашки, в уголочке. Или в окошко смотрят, как елки везут-несут, поросят-гусей волочут: им из подвальчика-то видно. Корочки грызут, на дворик выйти не в чем, оборвались. Спасибо еще, сапожник кашей их все кормил. Пьяный, соберет всю шестерку, своих не различает, сунет по ложке, волокет каши чугунок…

– Вы, – говорит, – тоже люди, ешьте! Бабка помрет, я за себя вас возьму, каши хватит.

Ну, поедят, – опять тихонько в уголок, как тараканчики. Нужда-то забивает. И страшно – бабушка-то помирает!

Я, как ту историю узнал, с тех пор как Рождество, в Сочельник тревогу бью: дворников призываю со всех домов, приказ: которые в нужде, всем по десятку поленьев и по десятку яиц, и квартирной платой не тревожить, если без работы, до получки. Все мои планы расстроились. Думал на приюты кой-что оставить, а теперь – без рогов корова!

Хорошо-с. Сапожник ее опять перцовкой. Поднял. Святки проходят, смотрит – подымается старушка. А уж ее соборовать хотели. Вы-жила!

– Не могу я помереть до сроку, – внучки на ноги не стали!

А про билет все помнит. Тот мутила, наборщик, от них съехал, а сапожник уж не касается, понимает, что теперь тревожить не годится. А она как ребятенок малый стала.

– Тогда, – говорит, – новыми обоями оклеим, и везде побелим.

– Ладно, – говорит, – побелим.

– А ты мне тогда всем полсапожки пошей, а мне на мерлушке, а то ноги на мойке застывают, а сверху валенки надену.

– Ладно, только выигрывай.

Должен вам сказать, это в моем доме было, и я уж это после все разузнал: сапожник ко мне ввалился, пьяный, орал:

– Мы твой дом купим! Старушка моя двести тысяч на билет выиграет!

Новый год прошел. Старушка еще дня за два до крещенского Сочельника снялась – и на Кузнецкий. Приходит. Опять к тому, при хохолочке, да не нашла: в другое отделение перевели. К беленькому одному подходит, с золотым хохолочком, как петушок. Лист ему сует…

– Ты хошь погляди, не выи фал ли чего? не послал ли Господь мне счастья?

Тот, как взглянул… как на нее зыкнет!..

– Да ты что… в своем уме?!

– Как так? Шум подняла.

– Вы, – плачет, – хочете укрыться… Мне теперь обязательно выйти должен… я и сон такой видала!

Уж у ней, понимаете, в голове образовалась картина!

– Обманываете бедного человека, третий год все смеетесь!

Не отстает. Швейцара пригласили – уведите. Не желает. Ее просят честью, полтинник на извозчика дают.

– Нет, мне ваших полтинников не надо, мне выигрыш пожертвуйте!

Народ, день-то горячий, толпа. Сам директор, в мягких сапожках подкатился:

– Дайте ей три рубля… и занимайтесь делом.

Ну, скандал! С хохолочком тот прибежал, объясняет, что сумасшедшая. Ей – грозно:

– Уходите, гордовой возьмет… у вас билет фальшивый!

– Сами вы фальшивый! – кричит. – Зачем три года измывались над бедным человеком? Как я к внучкам теперь? Два года дышала… Господь пошлет…

Скандал, плачет, а ее под руки, – драма! Вдруг-с, такой инциндент…

Стоял человек, прекрасно одетый, в хорьковой шубе, в бобрах, как бы с меня ростом, выше всех головой. Заинтересовался самой этой драмой, объяснение спросил. К нему все с уважением, объясняют, какая пикантная история. Расспросил старушку.

– Покажите билет!

Показывают, смеются. Вскинул пенсне, лоб сморщил… из-за стеклышек на старушку смотрит, похмурился. А старушка плетет: и внучки, и портомойня, и белить надо, и всем бедным посулилась… – всю свою мечту расшевелила. Вот он и спрашивает, сурово так:

– И ты, бабушка, так и веришь, что… должна выиграть?

– Должна, батюшка, кому ж тогда и выиграть-то? Господь-то справедлив, а они не проникают, по-своему желают, укрывают правду.

Взял он тот билет, щелкнул по нем пенснем…

– А ведь твоя правда, бабушка… выиграл твой билет!

Так все и устремились. А надо вам сказать, что был он крупный оптовик – торговец и вкладчик в той конторе. И – вот что замечательно чудесно!.. – Как раз в то утро и узнал в банке, что выиграл 75 тысяч! А эти деньги ему, хоть и не лишни были, а вроде как бы и одиннадцатый палец.

– Выиграл твой билет!

Старушка на него креститься, слова забыла. А он им все их цифры-то и опрокинул! Разузнал досконально все, растеребил старушку. Вынул чековую книжку – чирк!

– Выиграл ее билет… 40 тысяч! Вот-с, занесите на ее текущий счет вкладом на срок, выдать ей проценты за полгода!

Так и ахнули!

– А билет свой бери и храни, он у тебя чудесный, верный. С таким билетом не пропадешь!

Старушку – под руки, в санки к нему внесли, деньги ей в пакетик. Он ее до места и доставил, самолично. Вечером приказчика прислал, почтенного. Тот им и навел порядок. Всем счастье вышло. И побелили, и квартирку расширили… Старушка к Пасхе отмаялась, похоронили честью. А внучки при попечителе остались… Как теперь – не знаю-с…

Вот какой случай вышел. Билет-то верный оказался, хоть и началось, с обмана. А вера и покрыла! Вот все и думаю. Надеяться – на что? На тех-с, что с хохолочками? или – на что? Вот на это-с, на Правду, без которой никакой жизни не бывать. Скажи горе: «двинься и ввергнись в море!» И ввергнется, при великой, конечно, вере. Я так и мемуары начинаю, от Соломона Премудрого:

«На пути Правды – жизнь, и на стезе ея нет смерти».

Декабрь, 1925 г.

Париж

Новый Год

(Святочный рассказ) I

Васька, телеграфист с «Былёвки», теперь – ответственный работник, тов. Васькин, – должен был прочесть доклад – «Рабочая культура и крестьянство». Дав приказ по телефону собрать домохозяев и молодняк, он забрал портфель, двустволку, – на случай, зайчишка попадется, – взял лыжи и покатил через Раёво, в Липки. Так было дальше, но хотелось повидать Михайлу Алексеича, сговориться насчет сапог к весенней тяге, а главное – узнать про Настю. Говорили, что раёвский кучер получил посылку и письмо из-за границы.