Читать интересную книгу Голубой ангел - Франсин Проуз

Шел бы ты, думает Свенсон. Шел бы со своими бифштексами, сига­рами, элегантными дамами в серых костюмах! Я там сижу в медвежьем углу, и кругом одни только старые девы, нудные доценты кафедры да прыщавые аспирантки. С чего, собственно, Свенсон так разозлился? Лен только сказал, что он хорошо выглядит.

– А ты, приятель, ни капли не изменился, – врет Свенсон. На самом деле Лен жутко изменился. С виду здоров, как телом, так и духом, но сокрушительно постарел. Лицо словно пеплом припорошено.

– Да уж, – сухо улыбается Лен. – Все мы не молодеем.

На этой жизнерадостной ноте они рассаживаются. Лен, водрузив локти на стол, придвигается к Свенсону, буравит его своими сверкающи­ми очами.

– Повторишь? – кивает он на бокал Свенсона.

– Разумеется.

Лен показывает на бокал.

– А можно два раза то же самое? Прямо сейчас?

– Одну минутку, – отвечает официант.

– Правда, здесь чудесно? – говорит Лен, когда он отходит. – Время словно течет назад – к тем далеким годам, когда девушки были сплошь красотками, а мужчины умирали в пятьдесят на поле для гольфа. Пожалуй, это не худший способ прощания с жизнью. Впрочем, довольно сей мрачной чуши…

Подают вино.

– За литературу и коммерцию! – провозглашает Лен.

Свенсон подымает бокал. За роман Анджелы, думает он. Ему так по­койно, когда он вспоминает Анджелу, – столь же приятно было пред­ставлять ее за ужином у ректора Бентама. Анджела – талисман, который он берет с собой на такие вот напряженные мероприятия.

Свенсон отхлебывает вина.

– Как говорят во Франции? – улыбается Лен. – Chin? Или вернулись к прежнему salud?

– A votre sante, – вспоминает Свенсон.

– Да нет, так говорили лет пятьдесят назад.

Лен и раньше столь же пристально смотрел в глаза собеседнику? Или это пришло вместе с искренностью зрелого женатого мужчины, от­ца семейства, которого он нынче изображает, не забывая при этом о свойственной его натуре бесшабашности бывалого наркомана, коим он в свое время и являлся – сидел на кокаине, а слез благодаря своему лите­ратурному и коммерческому чутью и жесткости профессионального убийцы.

– Как семья? – интересуется Лен.

Это он спрашивал и будучи холостяком, тогда про него ходили сплетни, что он спит с каждой новой дамочкой из рекламного отдела. В те времена в словах его звучала снисходительная жалость, но теперь Свенсону слышатся товарищеские нотки. У Лена двое малолетних дети­шек, женат он на одной из бывших подчиненных (вот уж никто не ожи­дал, что этот брак не распадется в первый же год).

– День благодарения прошел тихо и безоблачно, – сообщает Свенсон.

– Мои поздравления! – говорит Лен.

– А у тебя?

– Вот здесь – тихо. Относительно.

Лен имеет в виду шумный зал ресторана. Он оборачивается, обводит его взглядом. Что-то или кто-то (женщина?) позади Свенсона привлека­ет его внимание, и к беседе Лен возвращается не сразу.

– Прости, – говорит он. – Я выключился. Элэсдэшный глюк пой­мал. Да здесь по сравнению с тем, что устраивают дома детки, тишина просто могильная.

– М-да, малыши есть малыши, – кивает Свенсон с состраданием. – Легче смолоду… – Он осекается. Лен не обидится?

– Это не просто детки. – Лен снова доверительно склоняется к нему. – У Дэнни – которому восемь – серьезные проблемы.

«Проблемы» – слишком уж многозначное слово.

– Сочувствую, – говорит Свенсон.

Появляется официантка.

– Вы уже выбрали?

– Вот что мне здесь нравится, – говорит Лен. – Никакая Кэти-официантка не зачитывает вслух долгий список фирменных блюд. Имеется филе на двадцать унций, филе на двенадцать унций, филе на девять унций и бараньи ребрышки. – Я, пожалуй, остановлюсь на двенадцати унциях. С кровью.

– Мне то же самое, – говорит Свенсон. Недожаренное мясо он ненавидит.

– Молодчина! – одобряет Лен. – Ешь, пей да веселись! Пока зубы не выпали.

– А что с Дэнни? – спрашивает Свенсон.

– У него СДВ, – отвечает Лен. – Синдром дефицита внимания.

– Я знаю, что это такое. Все эти новые заболевания имеются даже в нашей глуши.

– Полегче, друг, – говорит Лен. – Знаешь… это ведь не шутки…

– Извини, – бормочет Свенсон.

– Куда на хрен эта официантка запропастилась? – возмущается Лен. – Только что здесь торчала… С этим парнем – сущий ад. Эллен с малышкой Андреа вообще от него заболевают. В гостиной у нас зона военных действий…

– А что он делает? – спрашивает Свенсон.

– Все как по учебнику. Повышенная отвлекаемость. Усидчивости ноль, самоконтроля ноль. Сосредоточиться не может даже на минуту. Все разносит в клочья. То ему одно понадобилось, то другое – причем немедленно.

Лен, похоже, не понимает, что описывает свою собственную манеру поведения, что всё эти симптомы за последние пять минут он с блеском продемонстрировал. Свенсон не собирается говорить этого, как не со­бирается советовать Лену принимать те же лекарства, которыми тот кормит сына. Может, Свенсону тоже неплохо бы попробовать?

– Намучились, пока диагноз поставили. Таскали по всем этим чертовым специалистам, и к психологу, и к детскому психоневрологу. Неделями пацан валялся, увешанный электродами. По меньшей мере три четверти этих врачей сами психи законченные. А мы еще годами сражались с его так называемыми педагогами. Да этих сук на пушечный выстрел к детям нельзя подпускать!

– Ужас какой! – Свенсон близок к панике. А что, если Лен, в новом своем воплощении ставший заботливым отцом, твердо решившим дать отпрыску воспитание, подобающее мальчику с Манхэттена, весь ланч проговорит о своих детках и они так и не обсудят те пустые, искусственные, замшелые вопросы бизнеса и карьеры, ради которых, собственно, и встретились?

– Потом пару лет подбирали подходящую дозу. А он продолжал ходить по потолку. Если верить приметам, нас ждет тыща лет сплошных несчастий: зеркал он расколотил море. Брал сестренкину Барби и дубасил по зеркалу, пока у куклы голова в куски не разлетится. Ты даже представить себе не можешь, какой урон может нанести самая обычная Барби. Хорошо еще, никого не убило. Сейчас риталин вроде помогает, хотя, по-моему, то количество таблеток, каким пичкает пацана новый врач, и носорога с ног свалит…

– Боже ты мой! – восклицает Свенсон. – Да это же издевательство над ребенком!

До Лена сказанное доходит не сразу. Затем его сияющие глаза за­волакивает мутная пелена. Тут уже и Свенсон соображает, что он ска­зал. Он сидит, уставившись в свой бокал, и чувствует себя персонажем сказки про трех медведей. Кто пил мое вино? Неужели он выхлебал еще целый стакан, но даже если так, могли ли несколько бокалов мер­ло превратить мужика ста восьмидесяти фунтов весом в упившегося в дым алкаша? Или – это уж как посмотреть – в напыщенного правдо­любца?

– Прошу прощенья? – говорит Лен ледяным тоном. Свенсон отлично знает, что у Лена и без такого серьезного повода, как обвинение в издевательстве над детьми, всегда найдется способ его осадить. – Вот если бы ты жил с таким ребенком, видел бы, как он страдает…

– Извини, я пошутил, – говорит Свенсон. Надо же было такое ляпнуть! – Знаешь, в последнее время все просто помешались на жестокости к детям. Только и вспоминают, что да когда претерпели. Да теперь, если твое родное дитя не обвиняет тебя в том, что ты заставлял его участвовать в сатанинской мессе, считай – у тебя с ним полный контакт…

В глазах Лена холодный блеск изумления, словно Свенсон публично делает себе харакири.

Понятно, за что Лен так любит этот ресторан. Официантка интуи­тивно почувствовала, что Свенсону необходимо вмешательство извне, и ставит перед ним и Леном тарелки с громадными кусками мяса.

– Погоди-ка! – говорит Лен. – А не выпить ли нам полбутылочки чего-нибудь изысканного?

– Как тебе будет угодно, – отвечает Свенсон.

С одной стороны, хватит ему пить. И так достаточно накуролесил. Но с другой… а что он теряет? Даже если он уже настроил против себя Лена, он же не о своем романе собрался с ним беседовать. Он приехал из-за Анджелы, и ему не так уж и важно, нравится он сам Лену или нет.

– Потрясающее место! – говорит Лен. – Еда отменная, и обслуживают быстро. Туда-сюда, туда-сюда, как на конвейере.

Свенсон обводит взглядом обедающих. Никому из них мысль о кон­вейере и в голову не приходит. Они все здесь расположились весьма удобно, неторопливо поглощают свои бифштексы, тщательно, как того требует мясо с кровью, пережевывают каждый кусок. И только Лену хо­чется, чтобы текла конвейерная лента. Что можно сказать о его отноше­нии к Свенсон)', если он пригласил своего автора туда, где можно на ско­рую руку проглотить бифштекс, уложившись в три четверти часа, не больше? Свенсон ради этого прилетел из Вермонта, оставил дочь, погу­бил целый день, а Лен хочет отделаться побыстрее.

Некоторое время они молча жуют.

– Как роман продвигается? – спрашивает Лен.