– Вот так наказал, – усмехнулся Жихарь. – Я бы таких друзей самих напоил до полусмерти да утащил отсыпаться на погост – то–то было бы им страху среди ночи…
– Студент У Дэ поступил согласно велениям Неба, – развел руками Лю Седьмой.
– Тогда я по малолетству этого не понимал, вот и пришел в такой сильный гнев, что позеленел и на три дня потерял сознание.
– Но вы, надеюсь, разочлись с обидчиками? – забеспокоился Принц.
– Не хотелось мне убивать живых людей, но пришлось! – воскликнул Бедный Монах. – Духом я тогда был очень силен, но телом слишком слаб: ел по зернышку, ходил лишь при попутном ветре…
– Маленький, да еще пьяный, – улыбнулся богатырь.
– И тогда я пошел к Совершенномудрому Шэну и начал рьяно, будто в поисках потерянного сына, бить во все неподвижные и переносные барабаны. Учитель Шэн вышел и спросил о моей беде, а потом предложил три меча на выбор.
Первый звался Закаленный При Свете Дня, был он совершенно невидим, и тело не ощущало его удара. Имя второго звучало как Закаленный В Сумерки – его и увидеть можно было только в сумерках, и для врага он также был безвреден.
Третий меч носил имя Закаленный Во Тьме. При свете дня видна его тень, блеска не видно; ночью он блестит, но не видна форма. Коснувшись тела, рассекает его с треском, но рана сразу же заживает, остается лишь боль, и к лезвию кровь не пристает.
– Толку от такого меча!
– Слушай дальше. Взяв меч, я отправился к старшему из обидчиков, которого звали Вэй Черное Яйцо. Он валялся под окном пьяный. Я трижды разрубил его от шеи до поясницы, но Черное Яйцо не проснулся, и я поспешил уйти. Но у ворот встретил его дружка, Гуна, Мешающего Бежать, и трижды рассек его, будто воздух. Гун засмеялся: «Чего это ты машешься, маленький Лю??? Я, тяжко вздыхая, пошел к себе.
Проснувшись, Черное Яйцо стал пенять своему приятелю, что оставил его, пьяного, без одеяла: заболело горло, заломило поясницу. То же самое почувствовал и Гун, Мешающий Бежать. Он догадался, что маленький Лю сокрушил их обоих, но было поздно. К вечеру злодеи скончались в страшных мучениях.
– Для беззащитного ребенка такое оружие в самый раз, – сказал Яр–Тур. – Но пристало ли использовать его мужчине и воину?
Они с Бедным Монахом затеяли спор – что воину пристало, а что наоборот, и Жихарь успел задремать.
– Жаль, сэр брат, что прослушали вы рассказ доброго сэра Лю о его вере, именуемой Дзынь! О, какой удивительной дорогой пошли любомудры Чайной Страны! Они усматривают во всем лишь два начала: Сунь и Вынь, первое из которых обозначает совершенную наполненность, а второе – совершенную же пустоту… Непостижимо!
– Чего уж тут не понять, – сказал Жихарь. – Дело молодое. А вот что ты, приятель, в Драбадане забыл?
Бедный Монах поклонился.
– В познании я, Лю, подобен червяку в жбане с уксусом, – сказал он так, что у Жихаря от оскомы свело скулы. – Прослышав о мудрецах и волшебниках этой страны, я пришел поучиться у них и посостязаться на путях Дзынь. Мечтаю получить из их уважаемых рук очередное звание и диплом. На этой поляне сижу, ожидая прихода тех, кому послал вызов.
Жихарь срочно засобирался.
– Мы, понимаешь, идем сторонкой, чтобы обойти колдунов, а ты сам к ним в лапы лезешь! Пойдем, королевич, а тебе за вино спасибо…
– В самом деле, сэр Лю, – согласился Принц. – Мы всего лишь воины, владеющие жалкими начатками магии. Мы не то чтобы боимся здешних чародеев – они нам просто не нужны, зато могут стать досадной помехою…
– Взялся за ум, – похвалил Жихарь побратима на свою голову – Принц услышал в его словах насмешку.
– Нет! – переменился Яр–Тур. – Мы не вправе оставлять сэра Лю в одиночестве перед лицом явной опасности!
Бедный Монах еще раз поклонился.
– Ничтожный и впрямь рассчитывал на вашу помощь…
Жихарь вопросительно поглядел на Будимира. Петух подошел к Лю Седьмому и приласкал того крылом.
– Ослепительный феникс нередко таится в убогом курятнике. – И Лю в третий раз поклонился. Потом подошел к побратимам и приобнял их.
Жихарь почувствовал, что летит куда–то вниз, а Бедный Монах, напротив, устремляется к небу. Богатырь хотел рвануться отсюда подальше, но не в силах был дрогнуть даже мизинцем. Увядшие травы встали в его рост, их стебли превратились в могучие гладкие стволы. Прямо перед собой он увидел Яр–Тура, но уже переодет был побратим в красивый синий халат и качал головой туда–сюда. Жихарь тоже попробовал, и у него получилось. Жаль только, рот не раскрывался, чтобы высказать Бедному Монаху всю как есть про него правду.
А Лю Седьмой поднял с земли двух фарфоровых болванчиков и перенес на открытое и возвышенное место.
– Отсюда уважаемым будет лучше видно, – пояснил он.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
А человек пусть не ходитМерзким путем колдовства,Пусть он плюет на него!Все пусть плюют на него,На колдуна да плюют,На колдовство да плюют!
Лувийский ритуал
Драбаданских колдунов была сотня без одного: сотого, чтобы не портил магическое число, на скорую руку превратили в корявый пенек, и Жихарь даже пожалел бедолагу, ведь у Жихаря–болванца хотя бы уши и глаза были нарисованы, а у пенька откуда глаза?
Простора для дум в фарфоровой головенке было куда меньше, чем в человечьей костяной, и ходили думы там тяжело, впритирочку, цеплялись друг за дружку и надолго застывали на одном месте.
«Если я мыслю, – туго соображал богатырь, – следовательно, я…» А что «я» – додуматься не выходило. Поэтому он решил просто смотреть и слушать, поскольку делать больше было нечего.
На вид страшные колдуны – люди как люди, разве что мелькнет часом шестипалая лапка с перепонками или подмигнет с покатого лобика третий глаз, или пробегут в миг волнения по толстой морде ярко–красные мурашки. Одеты тоже неброско, в халаты из человеческой кожи, в накидки из косточек пальцев, а вместо шапочки норовят напялить чужой череп, да чтобы глазницы светились.
А так люди как люди.
Колдуны расселись по краям поляны. На Лю Седьмого они до поры вовсе как бы не смотрели – садились по чинам ли, по старшинству ли. Иногда ругались, оживляя собрание снопами разноцветных искр.
К удивлению Жихаря, оказалось, что в Драбадане вовсе не водится царя, короля или хотя бы князя. Каждый год самые сильные колдуны собирались на Совет Нечестивых, чтобы избрать Всем Злым Делам Начальника и повиноваться ему во всем до следующих выборов.
Нынешний начальник носил гордое имя Храпоидол и был нестарым еще мужиком высокого роста с весьма запущенной бородой. В бороде водились всякие змеи и сколопендры, да хозяину до этого дела не было.
Первым делом воззвал он к своим богам:
– О владыки Беспредела и Ералаша – Мироед, Супостат, Тестостерон! О вы, унесенные ветром, отягощенные злом, утомленные солнцем, поднявшиеся из ада, потерпевшие кораблекрушение, нагие и мертвые, павшие и живые, без вести пропавшие, без вины виноватые, опоздавшие к лету, нашедшие подкову, неподдающиеся, непобежденные! Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы! Звери алчные, пиявицы ненасытные! К вам обращаюсь я, друзья мои!
Он долго так разорялся, пока не перечислил всех, кого полагалось.
Потом драбаданские колдуны стали по одному выходить и докладывать, кто как за год успел напакостить по всему миру и во всех временах.
Один поведал, как занимался лютым вредительством: поджигал стога и амбары, подкапывал железные дороги, заражал скотину дурными болезнями, сыпал в масло на маслобойках толченое стекло и гвозди, продавался иноземным державам, устраивал смуты и заговоры, но главное дело – за все это осудили на смерть совсем других людей.
Другой подсказал ученым людям разводить мелких мушек, и ученых за это тоже крепко наказали, да еще и обозвали мухолюбами–человеконенавистниками.
Третий решил уморить жителей страны Неспании, для чего наложил на их поля особое заклятие; заклятие подействовало на славу; целых семь лет мак не родил, а голода, к вящему удивлению колдуна, все равно не было. Но он потом еще что–нибудь придумает.
Четвертый изыскал способ гасить звезды на небе – правда, пока лишь в уме.
Для этого следовало вывести Число Волка, но по слепосерости своей колдуну не удалось углядеть и сосчитать пятна даже на одной–то звезде. Зато теперь открыта дорога молодым и глазастым…
Скоро фарфоровая головка Жихаря вся забилась чужими словами. Больше не лезло, и нужно было поскорее все забыть, чтобы дать простор собственному разумению.
Покуда прояснялось богатырское понятие, дошел черед и до Лю Седьмого с его нижайшей просьбой. Бедный Монах, кажется, сообразил, что попал в нехорошее место и в дурное общество, но лица терять не хотел, хорохорился и ерепенился.