Однако для большинства мужчин, которых судили за прелюбодеяние, их брачный статус не играл никакой роли. Их преступление состояло в том, что они разрушили брак своей партнерши: наиболее пострадавшей стороной считался муж изменницы, а не жена изменника. Мужчинам не позволялось изменять своим женам, но в целом средневековых людей такая измена огорчала не так, как проступок замужней женщины или измена с ней.
Классический пример измены мужчины с замужней женщиной – это библейская история царя Давида, который увидел купающуюся Вирсавию[133], жену его военачальника Урии Хеттеянина, приказал привести ее к себе и переспал с ней. Проступок Давида состоял не только в прелюбодеянии: после того, как Вирсавия забеременела, Давид вызвал Урию домой в надежде, что он займется сексом с женой, и тогда можно будет сделать вид, как будто ребенок зачат от него. Однако Урия предпочел разбить лагерь за пределами города и отказался идти домой к жене. Тогда Давид повелел, чтобы Урию и его войска отправили в самую опасную битву: Урия был убит, и Давид женился на Вирсавии. Пророк Нафан, советник Давида, порицал его преступление, и в результате ребенок Вирсавии умер. Однако Давид раскаялся и понес наказание, и следующим родился Соломон, ставший впоследствии великим царем.
Эта история была кране популярна среди художников-иллюстраторов Библии, которые любили изображать Давида подглядывающим за купальщицей. Женская сексуальность была тесно связана с купанием. Вся эта история использовалась как пример глубочайшего покаяния и основана была именно на том, что Давид подглядывал за купающейся Вирсавией. Давид считался автором Псалтири, и предполагалось, что часть псалмов была написана именно от раскаяния за свершенный им проступок. В иудаизме эта история также преподносится как пример идеального покаяния, хотя некоторые комментаторы утверждали, что воины часто давали женам условный развод прежде, чем уходить на войну (чтобы жена могла выйти замуж повторно, если он не вернется) и, следовательно, действия Давида не были адюльтером[134]. Самое важное, что ни библейский текст, ни средневековые комментарии не подчеркивают грех Вирсавии. Хотя в большинстве случаев женщина подвергалась большему порицанию, нежели мужчина, здесь это не так – возможно, потому, что она подчинялась приказам царя, притом великого царя. Но мы также видим, что Давид, пусть и женат, не совершал преступления по отношению к своим женам. Конечно, он жил в культуре, для которой полигамия была обычным делом, но изначально его отношения с Вирсавией не были скреплены узами брака, а средневековые читатели жили в культуре, где нормой была моногамия. Тем не менее грех Давида заключался в его действиях против Урии – в том, что он взял его жену и навлек на него смерть. Таким образом, хотя вина здесь возлагается в первую очередь на мужчину, а не на женщину, двойные стандарты здесь очевидны.
Измена женщины считалась особенно критичной в средневековых обществах, поскольку она вызывала сомнения в том, что кто же является отцом ее детей, а это могло вызвать проблемы с наследованием. Когда в 1314 году невестки французского короля Филиппа Красивого были уличены в измене с двумя рыцарями, вопрос об отцовстве их детей потряс династию. Дочери Маргариты Бургундской Жанне, отцом которой предположительно являлся Людовик X, не позволили унаследовать престол отчасти из-за подозрений в ее незаконнорожденности, хотя это решение обосновали формулировками, которые запрещали женщине наследовать престол. Эта проблема встала особенно остро после того, как Церковь взяла на себя контроль над брачным законодательством в XI–XII веках: до этого мужчина мог развестись с неверной женой и жениться заново, но после того, как была установлена нерасторжимость брака, муж, который не был уверен в том, кто является отцом детей его жены, больше не имел возможности завести детей с новой женой.
Право наследования было одной из причин, по которым начиная с XII века ряд средневековых письменных жанров делает такой сильный акцент на супружеской неверности женщин. Пасторская литература позднего Средневековья, написанная в помощь приходским священникам, особенно сосредотачивалась на женских проступках. В средневековом искусстве часто фигурировала персонификация похоти как женщины, претерпевающей адские муки, причем змеи или жабы сосут ее груди; в одной крайне популярной истории священнику было видение его матери, претерпевающей подобные муки: она объяснила ему, что это – наказание за внебрачных детей, которых она выносила и вскормила.
В судебных тяжбах о прелюбодеянии мужчина рассматривался как активный партнер, который совершает преступление против мужа женщины. Однако пассивность женщины – она только позволяла событию случиться – ее не оправдывала. Материалы дела, заслушанного в Венеции в 1383 году, указывают на то, какими формулировками суды возлагали на женщин ответственность: «В попрание заветов Божьих, законов и клятв, принесенных вышепоименованному Венерио [мужу], она позволила себе быть познанной указанным Марко»[135]. Хотя в отсылках к самим половым актам действия женщин описываются в страдательном залоге, их все же обвиняли в том, что они желали внебрачных отношений и инициировали их. Однако в Венеции до 1360-х годов женщин наказывали не так строго, как мужчин: преступление было совершено одним мужчиной против другого, пусть оно и было опосредовано женщиной.
Страх женской неверности был частью более общего страха и недоверия к женской независимости – что, возможно, отражает реалии Высокого Средневековья, где у женщин, как среди аристократов, так и среди горожан, были значительные возможности для обретения власти. В своей мизогинистской обличительной речи персонаж французской поэмы XIII века «Роман о розе», выступающий под именем «Ревнивый Муж», выражает мнение, что все замужние женщины хотят завести любовников, и прихорашиваются женщины только для этого.
Для меня ли ты так веселишься?Для меня ли ты ведешь такую яркую жизнь?Кого ты пытаешься обмануть?Я никогда не думал увидеть такие наряды,Как те, которыми ты распаляешь желанияГрубых развратников…И в церковь, и на танцы они всегда наряжаютсяВ свои лучшие одежды, чего они не стали бы делать,Если бы не надеялись, что присутствующие там мужчиныОценят их – и быстрее соблазнятся ими.[136]
Опасение, что женщины, которые выходят на люди, выставляют себя напоказ в поиске секса, можно довести до предела, то есть до требования женщинам оставаться дома. Нигде в Западной Европе в период Средневековья, даже в мусульманской Испании не сформировалась система наподобие пурды, при которой достойные женщины не выходили из дома; более того, женщины, в особенности не принадлежащие к социальным элитам, выполняли ряд экономических функций, для чего им было необходимо покидать дом и общаться с другими людьми. Тем не менее всегда оставались подозрения, что они тем самым выставляют себя напоказ, как указывает басня о подпаленной кошке, которую рассказывали на протяжении всего Средневековья. Один кот жалуется другому, что его жена не сидит дома и постоянно где-то бродит, на что его друг советует