Читать интересную книгу Крик ворона - Дмитрий Вересов

– Но у меня только один билет.

– Второй на вокзале купим.

– А тадзимырк-то нас отпустит? – Павел показал в сторону детской.

– Мы и тадзимырка с собой возьмем.

– А тебе не тяжело будет? Только приехала – и опять в дорогу. Таня улыбнулась.

– Так я привыкла. Четыре месяца в таком режиме… Иди сюда.

Первые дней десять своего заграничного вояжа она не спала вообще. Немного подремала в самолете – и все. Потом, пройдя паспортный контроль и чисто условную таможню, Таня с толпой других пассажиров вышла в просторный, светлый зал прибытия и среди встречающих увидела невысокую, совсем молоденькую шатенку с приколотым на груди листом бумаги, на котором большими красными русскими буквами было написано: «ТАТЯНА ЛАРИНА». Она подошла к девушке и сказала:

– Татьяна Ларина – это я. Здравствуйте.

И погрузилась в стремительный поток новых впечатлений, встреч, динамичной работы. В первый вечер она поднялась в свой номер после роскошного ужина, который закатили ей по случаю знакомства Иржи и Дана, с гудящей головой, не чуя под собой ног, рухнула на белоснежное покрывало и провалилась в забытье, продлившееся минуты две-три. Потом она лежала, сначала с закрытыми глазами, затем с открытыми – смотрела на перебегающие по потолку разноцветные отблески уличной рекламы. Потом встала, разделась, умылась, почистила зубы и легла уже под одеяло. Повалялась еще часок, встала, включила лампу и электрический чайник, покурила у открытой в теплую ночь форточки, высыпала в стакан кофе из миниатюрного пакетика, обнаруженного в плетеной корзиночке на столе, и уселась в который раз перечитывать сценарий. Рассвет застал ее у зеркала – она демонстрировала самой себе мимику и позы Александры Николаевны, какой она представлялась в воображении Тани.

В просторном, сверкающем хромом и пластиком гостиничном кафетерии Таня оказалась одной из первых. Отведав йогурта, шпикачек с цветной капустой, слабенького, но терпкого и очень сладкого кофе с корицей и булочку с маслом, она почувствовала, что засыпает прямо за столом, и громадным усилием воли заставила себя выйти в холл. Там она сидела, курила, листала журналы с непонятными словами, позевывала, поминутно взглядывала на часы и с ужасом думала, что если и не заснет посреди своего первого рабочего дня, то уж непременно проведет его в тупой сонной одури, и рассерженный Иржи (по его предложению они еще вчера перешли на имена) отправит ее обратно… Обратно… К Павлу, к Нюточке… Вообще, хорошо бы…

Но ничего подобного не случилось. Таня первой заметила вчерашнюю шатенку, переводчицу Марженку, и первой поспешила ей навстречу. На черной студийной «Шкоде» они проехали через весь город, и Таня со свежим любопытством смотрела через стекло. Автомобиль въехал в ворота студии и долго колесил между разных строений, сквериков, изгородей, пока не остановился у длинного трех-этажного здания красного кирпича.

– Павильон номер пять, – пояснила Марженка. – Мы идет туда.

– Идем, – автоматически поправила Таня.

В этот же день состоялась первая читка с экспликацией, которую прервали уже заполночь и продолжили на следующий день, поскольку большинство исполнителей чешским не владели, и Иржи вынужден был после каждой фразы делать паузы, чтобы переводчики, приставленные к каждому из иностранцев, могли донести до них ее смысл. Он очень неплохо владел и русским, и польским, и немецким, но сегодня решил пользоваться только чешским: в его интернациональной команде любой другой язык понял бы один, от силы два человека, а переводчики растерялись бы вконец. С читкой, естественно, тоже возникали проблемы и задержки, хотя каждый читал свои реплики на родном языке, а остальные вслушивались в интонации и водили пальцами по раскрытым страницам, отслеживая смысл сказанного. Несколько раз Иржи гонял ассистентов за лимонадом, кофе и пирожками. Под конец у всех стали заплетаться языки и путаться мысли, и пришлось распустить народ до утра. По домам их развозил автобус с мрачным шофером, который проторчал у подъезда пятого павильона с шести до полуночи. В гостинице измученная Таня опять сразу же повалилась на кровать, но уже через полтора часа, отчаявшись заснуть, глушила кофе и ковырялась в своих сегодняшних заметках, сделанных на полях сценария.

С третьего дня без раскачки начались примерки, репетиции, пробы. Иржи, этот улыбчивый лысый толстячок, в работе был беспощаден, как Симон Легри из «Хижины дяди Тома». Таня приезжала на студию с красными воспаленными глазами, а уезжала выжатая как лимон. Днем на щеках ее выступал лихорадочный румянец, руки дрожали, движения сделались отрывистыми, ей постоянно приходилось контролировать себя, иначе она начинала гнать свои сцены в ураганно-пулеметном темпе. Роскошные гостиничные завтраки и ужины Таня оставляла почти нетронутыми, подкрепляясь преимущественно кофе и сигаретами.

Ночами она лежала, глядя в расцвеченный потолок, ей казалось, что так глаза будут отдыхать лучше, ведь стоило их закрыть, на черноту под веками набегали мучительно яркие круги, пятна и стрелки. В голову сама собой лезла всякая дурь: отрывочные реплики из сценария, перемежаемые какими-то бессмысленными виршами, калейдоскоп картинок – из будущего фильма, из лиц и предметов ее новой реальности, из кусочков реальности прежней… Усилием воли пыталась вызвать милые, родные образы, которые только и могли успокоить ее: Павла, Нюточки, Лизаветы, хотя бы Беломора. Но на мгновение блеснув в ее сознании, они рассыпались ядовито-ослепительными искрами… Таня сбрасывала одеяло и устремлялась в сверкающую белую ванную, под обжигающехолодный душ. Растеревшись докрасна, она набрасывала халат, включала чайник, курила и ждала рассвета. Когда небо светлело и гасли ночные фонари, она одевалась, гуляла по свежим, безлюдным ранне-утренним улицам, заставляя себя идти помедленнее и дышать ровнее. Время потихоньку подползало к семи – открытию кафетерия, а потом и к восьми пятнадцати, когда к стеклянным дверям гостиницы подкатывала черная «Шкода» с румяной, выспавшейся Марженкой.

Ночь перед первым съемочным днем, десятая по счету, прошла для Тани на удивление спокойно. Казалось, нервы то ли устали бунтовать, то ли решили сжалиться над ней и, не дав ей сна, одарили подобием покоя. Она до самого приезда Марженки пролежала как деревянная колода, в таком же деревянном состоянии доехала до студии и отдала себя, словно манекен, гримеру и костюмерше.

Собственно, это были еще не съемки, а как бы продолжение проб, не столько актерских, сколько чисто технических. Все сегодняшние «потоки» будут особенно тщательно отсмотрены на предмет того, как смотрятся на пленке подсветка, декорации, костюмы и грим, хорош ли угол камеры в том или ином кадре и тому подобное, после чего почти наверняка угодят в корзину. Иржи даже предупредил актеров, что пока не будет требовать от них гениальной игры. Сегодняшняя сцена была не из трудных: Тане предстояло сидеть в бутафорской карете без колес, оборудованной обитой бархатом скамеечкой, с отсутствующим видом слушать барона Фризенгофа и несколько раз невпопад сказать:

«Да, дорогой». В фильме этот эпизод дополнится видом кареты (уже другой, настоящей), едущей по живописной дороге – и размытой, почти психоделической врезкой с воспоминаниями о верховой прогулке с Пушкиным, которым предается Александра Николаевна в эти мгновения поездки супругов из России в Австрию.

Таня, тщательно загримированная, в темном дорожном платье тех времен и темном чепце с выбивающимися из-под него черными буклями, по команде Иржи заняла место на скамейке. Рядом с ней сел Зоннтаг-Фризенгоф с пышными накладными бакенбардами, одетый в длиннополый дорожный сюртук. Иржи махнул рукой, осветители навели на них юпитеры, ближе подъехала камера. Таня зажмурилась.

– Позор! – крикнул Иржи.

Таня прыснула, хоть и знала, что по-чешски это означает «внимание», и зашлась неудержимым смехом. Она чувствовала, что все недоуменно, а потом и встревоженно смотрят на нее, что по ее горячим щекам, портя грим, стекают слезы, что сотрясающий тело смех болью отдается в груди, но сделать с собой ничего не могла. Сжав руки в кулаки, она подняла голову и сквозь приступы смеха проговорила:

– Я… я сейчас…

И рухнула на дно кареты…

Очнулась она на кушетке в комнате с белыми стенами – то ли медкабинет, то ли, не дай Бог, больница. Над ней с встревоженными лицами склонились Иржи и Дана и с невозмутимым видом – крупная женщина в белом халате. Левый рукав старинного платья был засучен, в ямке локтевого сгиба лежала ватка. Слабо пахло спиртом и дезинфекцией.

– Простите, – смущенно сказала Таня, глядя в круглое лицо Иржи. – Сама не понимаю, что со мной…

– Нервы, нервы, – проговорил Иржи и что-то коротко сказал Дане. – У тебя так часто?

– Первый раз.

– Ты очень неспокойна с дня первого, – сказал Иржи. – Тебе плохо здесь?